Час ворона
Шрифт:
– Надо бы, но не убью. Честное слово. – Я сделал еще один шаг. Ничего. Больно, но не спеша ходить можно. Однако надо спешить. – Я вообще-то, Леня, вовсе не убивать тебя пришел. И даже за фискальный звонок Бубе бить не стану. Пришел я в долг у тебя попросить штуку баксов. Дашь?
– Ну, да... – Ленечка недоверчиво покосился на бейсбольную биту. – Я скажу, где деньги лежат, ты все хапнешь и прибьешь меня, как муху.
– Как таракана. Я раздавлю тебя, как таракана, если не получу денег. А если дашь взаймы – мирно уйду.
– Какие у меня гарантии?
– Блин! Наш с тобой диалог,
– Баксы на кухне. В холодильнике, в морозилке. В коробке из-под пельменей.
– Сиди здесь, никуда не уползай, пока я схожу на кухню.
– Куда мне ползти? Некуда мне ползти...
– Черт тебя знает, куда ты можешь заползти. Может, у тебя по всей квартире бейсбольные биты припрятаны, – сказал я, хромая мимо Ленечки и, на всякий случай, придерживая биту-дубину на весу, чтоб, если он вдруг дернется, ловчее перебить Стошенко хребет.
– Биту я купил после того, как ивановские избили, – объяснил Ленечка, опасливо прикрыв голову рукой. Я прошел мимо, и он осмелел. Спросил, сверля глазами мой затылок: – Стас? Ты каратист?
– Нет, – ответил я, ковыляя по коридорчику из прихожей на кухню.
– Но ты дерешься, как настоящий каратист. – Ленечкин взгляд продолжал изучать мой седой затылок.
– То движение, которым я остановил биту, называется «бойцовый петух стряхивает пыль со шпор». – Я добрался до кухни, открыл холодильник и дверцу морозильной камеры. – Это не карате. Это гунфу. Стиль Петуха.
– Кого?
– Петуха. Имеется в виду не «петух» в значении пидор, а птичка петушок. – Я отыскал в морозильнике пачку из-под пельменей. Она лежала между мороженой курицей и превратившимся в ледышку куском говядины. – Согласись, Ленечка, а есть нечто символичное, что тебя, гея-петушка, я остановил движением из петушиного стиля, изобретенного в Китае сто лет назад в провинции Хунань национальным меньшинством – народностью мяо.
Ленечка не ответил. Я выглянул в коридор. Леонид по-прежнему сидел на полу, где и раньше. Стащив с себя халат, Стошенко пытался обернуть шелком сломанные пальцы.
Вскрыв пачку пельменей, я обнаружил покрывшиеся инеем хрустящие зеленые бумажки. Отобрал из вороха долларов четыре сотенных, три купюры по пятьдесят баксов и добил долг до штуки двадцатниками и десятками. Сунул пачку денег в нагрудный карман рубашки. Остальной ворох долларов запихнул обратно в картонную пачку. Надо отметить – у Леонида Стошенко припрятаны в холодильнике солидные сбережения. Штук двадцать, как минимум. А все плачется, ноет всю дорогу, что совсем денег нету, халтурку клянчит. Вот жучара хитрожопая! Не люблю таких.
Когда я отсчитывал деньги, Ленечка вдруг заговорил, разродился длинным монологом, объясняя, почему он на меня напал. Говорил, дескать, испугался за свою жизнь и прочую ерунду. Я его не слушал, засунул коробку с надписью на картоне «Русские пельмени» обратно в морозилку, собрался было захлопнуть холодильник, но вспомнил, что за двое суток почти ничего не ел. Вспомнил не мозгами, а желудком. Запахи и вид еды в холодильном
Глотая слюну, я извлек из холодильника батон колбасы салями и пару крепких огурцов.
– Лень, я занял у тебя штуку и пожрать, – сказал я, вернувшись в прихожую. Бейсбольную биту оставил на кухне. Шел, прихрамывая, но колено болело меньше, чем я ожидал, и это радовало. – Жив буду, верну должок. Сдохну – не взыщи.
– Стас, чего мне с ногой делать? – Ленечка смотрел на меня, явно ища сочувствия. – Сунуть под холодную воду или до приезда «Скорой» не трогать?
«Забавный человечек этот Ленечка! – усмехнулся я про себя. – Когда я обманом проник к нему в квартиру, чуть не описался со страха, спустя десять секунд пытался размозжить мою голову бейсбольной битой, а теперь просит совета, как сломанные об мою коленку пальчики сберечь! Типичный эгоцентрист, уверен, что весь мир вращается вокруг него, любимого... Или хитрит? Заговаривает зубы? Сейчас я уйду, а Леонид Стошенко позвонит в ментуру и заявит о вторжении на его приватизированную жилплощадь и о нанесении морального, материального и физического ущербов. Может Ленечка настучать ментам? Вполне! Мне это надо? Нет, совсем ни к чему. По крайней мере, пока я не окажусь за пределами Москвы, попадать в розыск, становиться ключевой фигурой в какой-нибудь операции «перехват» мне, ну, совсем ни к чему!.. Возможно, я все усложняю, и ни в какую милицию Ленечка с жалобами не обратится. Возможно, однако подстраховаться не помешает. Так пусть, если Стошенко все же надумает стучать мусорам, сделает это как можно позже».
– Лень, чего это у тебя на пузе?
– Где? – Ленечка опустил голову, ища на своем животе неведомо что, а я взмахнул рукой, и «шея журавля» ударила гея в висок, отправив Ленечку в глубокий нокаут.
Через минуту я покинул жилище Леонида Стошенко, вышел на лестницу, захлопнул за собой дверь. Ленечка остался лежать посреди прихожей. Я наспех связал ему руки за спиной шелковым халатом, а вместо кляпа засунул в приоткрытый рот кусок колбасы, для чего пришлось переломить пополам аппетитную палку салями.
Пока вязал Стошенко, огурцы и колбасу положил на пол, на половичок в прихожей. Спускаясь со второго этажа, я на ходу сдувал пыль с продуктов. Конечно, меня можно упрекнуть, дескать, с Ленечкой я обошелся чрезмерно жестоко, но будем считать – я рассчитался с ним за вранье о вечном безденежье.
Прихрамывая, я выскочил из парадной. Дождик приятно освежил лицо, пока я скакал к машине. Паренек за рулем завел мотор, как только меня увидел. Я залез на заднее сиденье и распорядился:
– Гони!
– А деньги?
– На. – Я вытащил из нагрудного кармана три сотенные бумажки, протянул водителю.
– Ништяк! – Водила спрятал баксы в бардачок и вцепился в баранку. Мотор взревел, машина сорвалась с места.
– Успеваем?
– Ты обещал десять минут у гомика торчать, а проторчал двадцать...
– Поэтому и спрашиваю: успеваем? В два часа мне нужно уже сидеть за столом на даче у «нового русского».
– Впритык, но успеем, чувак. Будь спок!
– Не подкачаешь, накину сотняшку сверху.