Чаща
Шрифт:
— Погоди, — промолвил Дракон, прежде чем Янош поворотил коня вослед отряду. — Пока вы здесь, купите два мешка соли и рассыпьте ее по кошелям, по одному на каждого; потом раздобудьте платки, чтобы прикрыть рты и носы, и сторгуйте все до одного топоры, которые вам согласятся продать. — Он глянул на принца. — Времени у нас не будет. Если оно вообще сработает, мы отыграем удобный момент, не больше — день, от силы два, пока Чаща приходит в себя от удара.
Принц Марек кивнул Яношу, подтверждая приказ.
— И позаботься о том, чтобы люди хоть чуть-чуть отдохнули, если получится, — добавил он. — Мы поедем прямиком в Чащу, как только покончим со здешним делом.
— И молитесь, чтобы королева нашлась не в самой ее глубине, — мрачно заявил Дракон. Янош поглядел на него, затем на принца, но Марек лишь хлопнул
А мы впятером остались одни — внутри сарая, у самого входа. В солнечном луче танцевали пылинки, в теплом сладковатом запахе сена смутно ощущалась удушливая нотка гниющих листьев. В стене зиял рваный, с острыми краями пролом: сквозь него в сарай проникли волки, но не для того, чтобы сожрать скотину, а чтобы искусать ее и отравить порчей. Я обняла себя руками. День близился к вечеру; мы проехали через всю долину до самого Дверника, в путь пустились еще засветло и останавливались только для того, чтобы дать отдых лошадям. В дверной проем подул ветер — я шеей ощутила его стылое прикосновение. Оранжевый отблеск играл в лице Ежи, высвечивая широко раскрытые незрячие каменные глаза. Я вспомнила, каково это — быть холодным недвижным камнем. Интересно, видит ли Ежи хоть что-нибудь своим остановившимся взглядом, или Чаща погрузила его во тьму?
Дракон поглядел на Сокола и широким взмахом руки насмешливо указал на Ежи:
— Не захочешь ли посодействовать?
Сокол сдержанно улыбнулся, поклонился, подошел к статуе и воздел руки. С его языка, звеня, покатились слова, снимающие заклятие окаменения, — он четко, красиво проговаривал каждый слог, и вот пальцы Ежи дернулись, скрючились — камень словно вытекал из них капля по капле. Застывшие будто клешни руки по-прежнему торчали в разные стороны; проржавевшие цепи, сковавшие запястья, были приколочены гвоздями к стене. Заскрежетали металлические звенья: пленник задвигался. Сокол, все еще улыбаясь, отступил на шаг назад; каменная оболочка медленно сползала у Ежи с затылка, и вот глаза бедняги завращались и забегали туда-сюда. Едва ожил рот, из него исторглась слабая ниточка визгливого смеха; затем от камня освободились легкие, и улыбка сошла с лица Сокола — смех нарастал и нарастал до пронзительного ора.
Кася неловко придвинулась ко мне; я сжала ее руку. Она стояла рядом, точно сама превратилась в недвижную статую — она все помнила. Ежи завывал, хохотал, снова разражался воем, точно пытаясь с лихвой воздать себе за все те вопли, что были так долго заперты в его каменной груди. Он выл, покуда хватало дыхания, а затем вскинул голову и усмехнулся нам всем почерневшими, гниющими зубами; кожа его но-нрежнему шла зелеными пятнами. Принц Марек неотрывно глядел на него, сжав рукоять меча. Сокол попятился назад, к нему.
— Привет, князеныш, — заворковал Ежи, — никак, по мамочке соскучился? Хочешь послушать, как она кричит? Марек! — внезапно закричал Ежи женским голосом, высоким и отчаянным. — Маречек, спаси меня!
Марек вздрогнул всем телом, точно его ударили в живот. Меч на три дюйма выдвинулся из ножен, прежде чем принц овладел собою.
— Заткните его! — прорычал он. — Пусть оно замолчит!
Сокол воздел руку и воскликнул «Эльрекадухт!», все еще в ужасе глядя на Ежи.
Хихиканье из раззявленной пасти зазвучало приглушенно, словно пленника заперли в комнате с толстыми стенами; теперь слабые стоны доносились словно бы издалека:
— Маречек, Маречек!
Сокол стремительно развернулся к нам:
— Вы же не рассчитываете очистить это…
— И давно ли ты сделался так чувствителен? — холодно и уничтожающе промолвил Дракон.
— Ты посмотри на него! — потребовал Сокол. Он отвернулся, произнес: — Лехлейаст палеж! — и провел рукой по воздуху сверху вниз, словно протирал запотевшее стекло. Я отпрянула, Кася до боли вцепилась в мою руку; мы обе похолодели от ужаса. Кожа Ежи сделалась прозрачной — тонкой зеленоватой пленкой, вроде луковой кожуры, а под ней не было ничего, кроме черной шевелящейся массы: порча бурлила, пузырилась и вспучивалась. Очень похоже на те тени, что я
— А между тем вы собирались прогуляться в Чащу как ни в чем не бывало, — бросил Дракон. Он обернулся. Принц Марек, бледный как полотно, неотрывно глядел на Ежи; бескровные губы принца стянулись в тонкую нитку. — А теперь послушай меня, — промолвил Дракон. — Это, — он указал на Ежи, — это сущий пустяк. Опосредованное заражение третьего порядка, причем благодаря заклинанию окаменения ему меньше трех дней. Будь оно только четвертого порядка, я бы очистил беднягу самым обычным средством. Королева пробыла в сердце-древе двадцать лет. Если мы ее отыщем, если мы сумеем ее вызволить, если нам удастся ее очистить — а и то, и другое, и третье крайне маловероятно, — все равно на протяжении двадцати лет Чаща наверняка истязала ее и мучила так, как мы и вообразить не в силах. Королева тебя не обнимет. Она тебя даже не узнает. У нас действительно появилась возможность дать Чаще отпор, — продолжал Дракон. — Если нам удастся очистить этого человека и если при этом мы уничтожим еще одно сердце-древо, нам ни в коем случае не следует использовать благоприятный момент для того, чтобы, рискуя всем, по-глупому броситься сломя голову в самую глубину Чащи. Надо начать с ближней границы и прорубить в Чаще просеку, сколько успеем от рассвета до заката, а затем поджечь лес позади нас огнь-сердцем — и отступить. Мы вернем себе двадцать миль долины и ослабим Чащу на три поколения.
— А если вместе с лесом сгорит моя мать? — спросил принц Марек, стремительно разворачиваясь к нему.
Дракон кивнул на Ежи:
— Ты бы предпочел такую жизнь?
— То есть если она не сгорит? — отозвался Марек. — Нет! — Он тяжело выдохнул — словно железные обручи сковали ему грудь. — Нет.
Дракон поджал губы:
— Если мы сумеем ослабить Чащу, наши шансы найти ее…
— Нет! — отрезал Марек, рубанув воздух ладонью. — Мы выведем мою мать, а по пути уничтожим столько Чащи, сколько сможем. Вот тогда, Дракон, когда ты очистишь ее и испепелишь сердце-древо, которое ее удерживало, я клянусь, ты получишь в свое распоряжение столько людей и топоров, сколько сможет уделить тебе мой отец, и мы тогда не просто выжжем Чащу на двадцать миль — мы выжжем ее до самой Росии и навсегда от нее избавимся.
При этих словах принц выпрямился, расправил плечи, непоколебимый как скала. Я закусила губу. Принцу Мареку я ни на грош не доверяла, он всегда поступит так, как угодно ему, но мне поневоле казалось, что он прав. Если вырубить Чащу на расстояние двадцати миль, это будет великая победа — но, увы, временная. Мне же хотелось выжечь Чащу под корень.
Я, понятное дело, всегда ненавидела Чащу, но отстраненно. Чаща была все равно что гроза с градом перед уборкой урожая, что нашествие саранчи на поля; еще ужаснее, чем все это, вместе взятое, под стать ночному кошмару — и все-таки она просто поступала сообразно своей природе. А теперь Чаща превратилась в нечто совсем другое, что-то живое: она прицельно направляла всю мощь своей злобы, чтобы повредить мне, повредить всем, кого я любила; она угрожала моей деревне и готовилась поглотить ее как Поросну. Я вовсе не воображала себя великой героиней, как упрекал меня Дракон, но мне и впрямь хотелось въехать в Чащу с топором и огнем. Мне хотелось вырвать королеву из-под ее власти, призвать армии с обеих сторон и стереть Чащу с лица земли.
Дракон покачал головой, но молча, продолжать спор он не стал. Но теперь запротестовал Сокол; у него, в отличие от принца Марека, уверенности явно поубавилось. По-прежнему не сводя глаз с Ежи, он прижимал край плаща к носу и рту, как будто видел больше, чем мы, и опасался вдохнуть какую-нибудь заразу.
— Надеюсь, вы простите мне мои сомнения, возможно, я лишь прискорбно неопытен в такого рода материях, — с нажимом промолвил маг; саркастические интонации просачивались даже сквозь плащ. — Но я бы назвал это выдающимся случаем порчи. Ему даже голову отрубить перед тем, как сжечь, и то небезопасно. Может, нам лучше сперва убедиться, что ты и впрямь способен освободить его, прежде чем ты примешься перебирать грандиозные планы, ни к одному из которых невозможно даже приступить.