Чаша и Крест
Шрифт:
Колдун снова остановился и надолго замолчал, уставившись в пламя. На мгновение его снова охватила непередаваемая тихая радость тех дней, когда он видел лицо Элейны, подсвеченное бликами камина, словно светившееся изнутри каким-то ровным сиянием. Когда он смотрел с балкона, как она идет с рынка, неся корзинку на согнутой руке, слегка покачивая складками широкой юбки. Когда она сидела напротив него на носу плывущей лодки, и прозрачные капли воды падали с ее вытянутых длинных пальцев. Ему казалось тогда, что вся его жизнь освещена солнцем, и он видел это сияние даже с закрытыми глазами. Солнечный луч падал там, где она проходила, и где звучал
— Потом она сама сказала ему, что любит его. Это было в тот день, когда к ней посватался очередной жених — самый богатый купец в Валлене, которому не отказала бы ни одна женщина, просто потому, что его золота никто никогда не мог сосчитать до конца. А она сказала своему воспитателю, что хотела бы навсегда остаться с ним, и что не понимает, почему он до сих пор не предложил ей того же, что практически все валленские мужчины. Может быть, он считает ее недостаточно умной для себя?
— Это был последний счастливый день в моей жизни, — сказал Скильвинг, тяжело опускаясь на другой конец бревна.
— Почему?
— Потому что тогда я ненадолго поверил, что она может быть полностью моей. Принадлежать только мне. И я стал бояться ее потерять.
— Еще полгода мы прожили вместе. У Ордена тогда появилось много дел за пределами Валлены, ко мне часто приезжали разные люди, приглашая по разным делам в разные места. С тех пор, как Элейна появилась в моей жизни, я старался никуда не ездить. Мне не хотелось оставлять ее даже на несколько дней. Но я понимал, что неправильным было бы держать ее взаперти, питая ее воображение исключительно рассказами о всех удивительных странах и местах, которые ей никогда не суждено увидеть.
К тому же в собственном доме мне также не было покоя. Я стал невольно обращать внимание на любую мелочь — на то, как мои младшие воины заговаривали с ней, останавливая на лестнице, как пытались помочь поднести корзинку или проводить в порт на рыбный рынок. Если раньше я просто не замечал обращенных к ней взглядов, незаметных вздохов или просто обычных знаков восхищения, то теперь я стал их подсчитывать. Я устроил за ней настоящую слежку. Я стал раздражаться из-за каждого пустяка и доводить ее до слез. Но поделать с собой я ничего не мог — это было сильнее меня.
— В конце концов, теперь я понимаю, — медленно произнес Скильвинг, протягивая руки к костру, — что именно я погубил ее.
— А что ты с ней сделал?
Колдун горько усмехнулся.
— Подожди, девочка, это еще только начало истории. Я решил наконец, что путешествие развлечет ее и успокоит меня. И мы отправились на другой берег Внутреннего океана, в Эбру. Мы поехали со всей возможной пышностью, на корабле того самого богатого купца, что когда-то сватался к ней — он слишком часто пользовался моими услугами, чтобы ценить орден больше, чем прекрасные глаза и пышные волосы.
Еще в пути, в океане, когда мы проплывали мимо Эмайны — это главная крепость и резиденция Ордена Креста… — он внезапно остановился. — Кстати, знаешь ли ты что-либо об этом Ордене?
— Конечно, — степенно ответила Женевьева, с легкой гордостью. — Их Великий Магистр скоро будет моим мужем.
Странно, что в душе грядущее замужество не вызывало у нее никакой радости, скорее смутное раздражение, но перед другими она охотно демонстрировала его, как дополнительную ценность собственной личности.
Скильвинг помолчал, прикрыв здоровый глаз.
— Да, именно так я и думал. Иногда судьба просто поражает меня — насколько красивые узоры она плетет. Только вот нам от этой красоты никакой радости, лучше бы они были попроще.
— Рассказывай лучше, что было дальше, — поторопила его Женевьева.
— Мы плыли мимо Эмайны. Надо признать, что с воды она смотрится особенно великолепно — белый город, вознесенный над морем, с мощными крепостными стенами, с огромными военными кораблями, стоящими в порту. Тогда она спросила — что это за крепость? Я сказал — это столица крестоносцев, другого Ордена, с которым у нас вражда. И я видел, каким восхищением горели ее глаза, и как она, перебежав к другому борту, все провожала взглядом город на скалах.
В Эбре мы увидели уже самих крестоносцев — у них там довольно сильное командорство, и они часто, не скрываясь, проезжали отрядами по городу, все как на подбор в темно-синих камзолах и белых плащах, с суровыми и спокойными лицами. Наверно, так должны были выглядеть воины из легенд, которые она часто читала перед камином у меня в доме.
А наш орденский дом в Эбре был хоть достаточно богат и переполнен всякими диковинными вещами, но все же он скорее напоминал дом обычного торговца или богатого горожанина, а не резиденцию Ордена, правящего миром. И вечером, когда мы отдыхали на большом балконе, выходящем в сад, она спросила меня: "Разве крестоносцы настолько сильнее нас? Почему мы не можем построить себе таких городов и крепостей? Почему наши воины ездят по дорогам в простых плащах и зачастую скрывают свои настоящие имена?"
Скильвинг опять прикрыл глаза, вспоминая этот давний разговор.
"Наш Орден существует не для этого, Эли" — сказал я ей. "Нам не нужно показывать свою силу и могущество, поскольку мы не хотим, как крестоносцы, повелевать этим миром и направлять его. Мы собираем и направляем только знания. И все богатства, которые мы зачастую получаем от сильных мира сего за свои магические умения, нужны нам только для того, чтобы все больше знающих людей приходили к нам, чтобы мы могли обеспечить им достойную жизнь, чтобы строить все больше орденских лечебниц и библиотек".
"Но при этом никто о нас не знает?"
"Мне кажется, о нас и так знает слишком много народу", — сказал я. "Я предпочел бы, чтобы их было меньше".
Она ничего больше не сказала, только смотрела на закатное небо, и в ее взгляде была тоска. И когда я произнес: "И разве армии воинов и флотилии кораблей помогли мне заслужить твою любовь?", она вздрогнула и улыбнулась, но улыбка получилась очень печальной.
Через некоторое время мы вернулись в Валлену. Вроде бы все было по-прежнему, только она совсем забросила хозяйство, передав весь дом в руки служанок. Если раньше иногда она любила по вечерам стряпать что-нибудь вкусное или вышивать, то теперь я все чаще находил ее сидящей в кресле с толстыми книгами на коленях, и все эти книги были об истории орденов. Вернее, ордена, потому что изначально в мире существовал только один орден, который потом разделился на ордена Креста и Чаши. Иногда она забрасывала меня вопросами, но я видел, что она слушает только вскользь, а на самом деле полностью ушла в себя, и что творилось в этой прекрасной головке, я не мог сказать. У меня даже не было никакого повода изводить ее своей ревностью — она почти никуда не выходила и ни с кем не встречалась, но мне от этого было еще хуже. Я отчетливо чувствовал, что ее душа не со мной.