Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)
Шрифт:
Рядом с поэмой Клопштока, справа от меня, лежит история римского императора Тиберия{177}. Этот ужас, исходящий от могущественных государств… Непродуктивная убийственная власть, которую прославлял Вергилий. Убийственные походы Германика… Виновных и невиновных жертв — уже растерзанных после того, как их стащили крючьями с Лестницы рыданий{178}, — спустя сколько-то дней, когда они начинали разлагаться, опять насаживали на железный крюк, уподобляя пойманной на приманку треске, и тащили по улицам… Но, как говорят, без законов не обойтись, и Рим своими законами гордился. Один из этих законов запрещал убивать девственниц посредством удавки. Но когда Тиберий захотел устранить
Сердце мое горестно сжимается, когда я, выныривая из музыкальных грез, вспоминаю эти исторические картины. Уныние начинает подмешиваться к радости и мало-помалу поглощает ее.
Я решил, что напишу произведение для, если можно так выразиться, двух хоров: концертную симфонию{182}, где струнным инструментам, усиленным двумя валторнами, как Tutti{183}, будут противостоять солирующие инструменты — кларнет, два гобоя и фагот.
Аякс не знает, что я уже несколько дней обдумываю новые музыкальные идеи и пишу партитуру для оркестра{184}. Он думает, я все еще занят клавирной сонатой — улучшаю ее или расширяю. Он не знает, что я работаю как одержимый, потому что часы ко мне милостивы: сила моей души не скована печалью или усталостью. — Он находит меня неприветливым и рассеянным, когда я выныриваю из своих фантазий, которые зримы для моих глаз только как темные пятнышки чернил на белой бумаге. Мой дух чувствует себя свободным; но трепещущие нервы сейчас плохо переносят разговоры даже на безразличные мне темы. Пять линий нотного стана — никакие не границы. Совокупность нотных головок, штилей, флажков и скрипичных ключей — это как тело, которое состоит не только из сухожилий, костей, мышц, нервов, печени, почек и кожи: оно скрывает в себе еще и прекрасный дар — возможность заключить в объятия весь мир и то, что вблизи от тебя, отчего возникают непостижимые чувственные ощущения… — Это как цветущий день, насыщенный радостью.
Итак, я мало что могу сказать Аяксу. За столом я по большей части молчу; чтобы разговорить меня, ему приходится задавать вопросы. Наверняка он наблюдает за мной. Вероятно, ему кажется, что я веду себя недружелюбно… или высокомерно: во всяком случае, как-то по-дурацки. Он недавно спросил, есть ли на острове бордель.
Я, удивившись, ответил:
— Уверен, что нет… Нет, я ни о чем таком не слышал.
— Но ведь мужчины, не состоящие в браке, и здесь имеют свои потребности, — сказал он.
— Здесь существуют девушки, существуют малые и большие прегрешения, — ответил я. — В общем, кто ищет, тот найдет… У нас в этом смысле дела обстоят не хуже, чем в других местах. Природа человека повсюду в мире одинакова.
— Но для чужака все это затруднительно, — сказал он, понизив голос как бы в знак того, что не ждет ответа.
Я не стал продолжать. Разговаривать мне не хотелось. Правда, я почувствовал беспокойство. Ему двадцать четыре года. У него должны быть потребности… Я подавил внезапно захлестнувший меня бездонный страх. Я не помог Аяксу добрым словом. Я уже привык утаивать братские чувства, которые испытываю к нему, — а в ту минуту он мне особенно нравился. Нарождающаяся нежность согревала меня. Однако ужасная робость не позволила мне что-либо высказать. Я лишь плотнее сжал губы.
Теперь он заговорил о том, что завершение второй клавирной сонаты надо бы торжественно отпраздновать. Я возразил: мол, повод не ахти какой. Я начал приводить различные доводы, выражавшие мое нежелание устраивать праздник: дескать, круг моих друзей или знакомых мал. Только семейства Льена и Зелмера не удивятся, если я их приглашу. Со здешним врачом я не в ладу, он ко мне относится с пренебрежением. Он пытался лечить меня от головных болей. Но он не воспринимает их как почтенную болезнь. Нотариус Антли Луукка только помогал мне привести в порядок дела. Он даже ни разу не выпил со мной стакан шнапса. Что, правда, сделал полицейский вахмистр Фэлт Оаку из Геты. Банковского прокуриста Вяйня Кауппи я видел только за стойкой маленького заведения, занимающегося деньгами. С пастором этой общины я никогда не встречался и не знаю его ни в лицо, ни по имени. Есть еще два или три торговца в городе, у которых я закупаю товары. Стен Кьярвал не придет, даже если его пригласить. А остальные соседи и их батраки — крестьяне, перед которыми я не хотел бы играть, потому что им это скучно. — Теперь очередь Льена приглашать нас; ему будет неловко, если мы его опередим. —
Аякс слушал меня, не двигаясь; а когда я закончил, продолжал молчать, как мертвец. Я почувствовал, что его мысли где-то далеко; все, что я говорил, не является для него серьезным препятствием к осуществлению его планов.
Я постарался взять себя в руки и сказал: «Все это по преимуществу уже немолодые люди, отцы и матери». И потом снова вернулся к семействам Льена и Зелмера: «Но мы можем предпринять попытку пригласить под каким-нибудь предлогом одних сыновей». Я думал, что делаю Аяксу приятное, и прибавил, чтобы уж точно предвосхитить его желание: «Если ты успел познакомиться на острове с каким-то человеком, который тебе нравится, то он тоже будет для меня желанным гостем».
— Нет, — отрезал он; недружелюбно, как мне показалось. — Что у нас общего с этими гимназистами? И зачем тебе видеть людей, с которыми я познакомился случайно?
— Это было только предложение, — сказал я тихо.
— Мы можем устроить праздник для нас двоих, — сказал он.
— Конечно, — ответил я чересчур поспешно, стараясь скрыть удивление. — Нам обоим, наверное, пойдет на пользу, если мы снова проведем денек в городе — и постараемся сделать этот день как можно более приятным. Мы могли бы еще с утра заказать на вечер, в отеле, изысканный ужин…
— Нет, — возразил он. — Устроим праздник дома. Нам нигде не будет приятней, чем здесь. И не придется думать ни как добраться до города, ни об обратной дороге. Никто не нарушит эти часы, не помешает ни нашему разговору, ни чему бы то ни было. Рояль будет под рукой, ты сможешь для меня поиграть. Мы напьемся, если нам этого захочется. Мы сможем лучше, чем до сих пор, узнать друг друга.
— Хорошо, — с изумлением согласился я, все же ощутив в душе деликатную радость.
— Я сам съезжу в город за покупками, — сказал Аякс, — я хочу устроить тебе сюрприз. А главное, важно, чтобы ты продолжал работать. — Он подошел к окну, выглянул на двор. — Скоро начнутся дожди, — продолжил. — Солнце уже достаточно долго светило так, что тучи не мешали ему. Через два или три дня будет полнолуние; потом атмосферная ситуация переменится. Хорошо бы, чтобы к этому времени ты закончил работу{185}.
Солнце пока что стояло в совершенно безоблачном небе. Я не считал Аякса способным пророчествовать о погоде. Я решил, что он сделал такое предсказание лишь потому, что оно соответствует его намерениям.
— Вскоре похолодает, — добавил он. — В сентябре погода иногда чуть ли не зимняя.
— — — — — — — — — — — — — — — — — —
Вчера он мне сообщил, что Стен Кьярвал послезавтра отвезет его на коляске в город. Все складывается согласно нашим желаниям.
Он, значит, поедет завтра. Я на полдня или на целый день останусь один. Мне пришлось пообещать ему, что я буду усердно работать, дабы заслужить праздничные удовольствия.