Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)
Шрифт:
Аякс с моим соседом уже укатили. Он выпросил у меня порядочно денег, чтобы закупить сырье для тех вкусностей, которые задумал приготовить.
— Природа, — заметил он, — держит своих детей в узде посредством удовольствий и боли. Еда и питье относятся к числу удовольствий. Мы получаем награду, когда набиваем себе брюхо. Природа хочет, чтобы брюхо каждого из нас наполнялось. С пустыми потрохами мы бы умерли с голоду, а мы должны быть здесь, чтобы чинить ботинки, проповедовать, обманывать, сочинять музыку и доставать для себя еду, но главное — чтобы оглядываться по сторонам в поисках других удовольствий, которые
— К чему ты это говоришь? — спросил я.
— Я только хотел дать понять, что праздники предусмотрены в плане Природы; мы вовсе не проявляем легкомыслие, когда их устраиваем, — ответил он, рассмеявшись.
— Вино веселит сердце человека, — откликнулся я, — так написано в одной из священных книг{186}. Я всегда считал радость от вина простой и естественной.
— Нам следует остерегаться ханжества, — добавил он. — За добровольные лишения никакой награды не предусмотрено.
Веселость сделала Аякса красивым. Но по его лицу скользнула темная тень. Как если бы у него в голове мелькнула какая-то безобразная мысль, которую он не высказал. — — —
Я отправился к рабочим-взрывателям. Шахта уже достигла двух или двух с половиной метров в глубину. Рабочие оставили лестницу, прислоненную к краю ямы, чтобы удобно было подниматься и спускаться. Когда я приблизился, они пробивали новые скважины. Они даже не заметили, как я подошел и остановился у края отверстия. Я долго наблюдал за ними. Они не найдут никакой водной жилы. Я думал, что вскоре надо будет переместить в эту яму гроб Тутайна. Мне еще предстояло: совершенно довериться Аяксу и посвятить его в мой план. Сердце сильно забилось; придется сказать ему много слов, чтобы объяснить необычное. Я расспрошу его: знает ли он тайну своего прежнего господина. — Надеюсь, мы постепенно раскроемся друг перед другом. Но каким образом дело дойдет до этого, я не знаю. У меня нет мужества для откровенности. Слова, которые будут лучше всех прежних, должны как бы сами собой слететь с наших губ. Я, правда, поклялся себе, что не подвергну опасности труп Тутайна, то есть не разделю мое знание о нем с кем-то другим. Но в сердце своем я уже давно подкуплен. Мое первоначальное намерение ослабло. Ложь ненадежное оружие: ее так легко выбить у тебя из рук. Решись я довериться Аяксу, все обстояло бы лучше.
Я шевельнулся, откашлялся. Рабочие наконец подняли на меня глаза. Мы обменялись приветствиями.
Один сказал:
— Мы с этим справляемся потихоньку.
Другой промолчал. Он, наверное, думал о воде, которую здесь бесполезно искать. — Я вернулся домой. Уныние не отступало от меня. Я испытывал жгучее желание открыть свое сердце Аяксу и хотел, чтобы он открыл мне свое… тогда я мог бы ему довериться.
Я опять принялся работать. Я отодвинул от себя тени… это мне удалось… они еще не утратили подвижности. Я стал играть на рояле. — —
Тишина в доме, это веяние прошедшего времени, это еще большее одиночество — без присутствия рядом другого человека — пульсирует, словно яд, в моих венах. Мои представления как бы обратились в бегство к отдаленным возможностям. Все, что было мне привычно вчера, разрушено, и потому давно знакомое отваживается выступить на первый план. Эта тревога, когда ты один в доме, это изобилие сомнений и мук! Картины, которые снова и снова возвращаются… Аякс — поскольку он удалился, уехал за покупками — уже не выглядит так, как сегодня утром: преображенным всплывает он к поверхности моего сознания. Он опять принимает облик мумии и отягощает мою симпатию к нему подозрением, что он знает мою тайну, что я уже разоблачен, что он действует как исполнитель некоей воли, настроенной по отношению ко мне враждебно. Я вижу золото на его ресницах. Я вижу коричневый гроб Тутайна, из которого он поднялся. Я желаю себе, чтобы он скорее вернулся: хочу, чтобы его присутствие разрушило это прошлое. Однако охватившее меня возбуждение не просто нагнетает страх, оно еще и плодотворно. Перо в моей руке поспешно заполняет один лист нотной бумаги за другим. Мгновения, когда я пытаюсь заглянуть в исполненное опасностей будущее, мимолетны; они подстегивают мое сердце, темное ощущение головокружения ложится, словно чья-то ладонь, мне на глаза; но напитавшийся кровью мозг усердно строит нереальные миры звуков. Тишина гудит мне в уши; отрешившиеся от предметов глаза видят краски гармоний; вкус тембров разных инструментов тает у меня на языке. Опять этот страх, связанный с творчеством, этот колокольный звон, долетающий сюда от врат смерти{187}…
— — — — — — — — — — — — — — — — — —
Полчаса назад мне пришлось прекратить работу. Изнеможение слишком ясно заявило о себе. Новое беспокойство, сейчас мною завладевшее, предвещает скорое возвращение Аякса. Его присутствие ограничит для меня возможность продолжения вышеизложенных размышлений: как живая плоть он будет выглядеть гораздо определеннее, чем во всех моих мыслях о нем…
Только что на гребне холма появилась коляска. Две лошади, два седока. Мой сосед и Аякс.
Они достали из коляски пакеты и коробки. Стену Кьярвалу тоже пришлось зайти в дом, в гостиную. Аякс откупорил бутылку шнапса и налил ему, один за другим, два или три стакана. Потом вложил в его руку талер.
— Похолодало, — сказал Аякс. — Внутренний обогрев пойдет вам на пользу. Будет дождь: еще до полуночи начнет моросить. Все небо как какая-то каша.
— Спасибо, — поблагодарил Стен.
Самоуверенность Аякса, казалось, возросла, потому что его прогноз погоды оправдывался. Аякс даже отважился на высказывание:
— Мы целую неделю не увидим ни солнца, ни луны.
— Свекла от дождя будет только лучше расти, — невозмутимо заметил Стен Кьярвал.
— Подкрепиться никому не вредно, — подбодрил Аякс себя самого и налил по стакану себе и мне.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Стен Кьярвал. — Лошади заждались.
Он позволил талеру соскользнуть с ладони в карман куртки. И ушел, еще раз нас поблагодарив.
— Ты закончил сонату? — спросил Аякс.
— Да.
— Вплоть до последней тютельки?
Я кивнул.
— Тогда мы устроим праздник завтра, — сказал он решительно. — Я разведу огонь в печи, — продолжил после паузы, — иначе в комнатах будет неуютно, из-за холода и сырости.
— Ты, похоже, рад такой возможности, — сказал я, потому что широкий отблеск удовлетворенности лег на его лицо.
— Мы сможем насладиться пребыванием дома, как если бы уже наступила зима, — ответил он. После чего направился в кухню, чтобы распаковать купленные продукты и убрать их в кладовку. Мне он не разрешил помогать: я должен был, как ребенок перед раздачей рождественских подарков, оставаться в гостиной.
Вскоре стемнело. Тучи делались все более мрачными по мере приближения ночи. Тихо запел ветер. Первые капли надвигающегося дождя ударили по окнам и увлажнили стекла слезами. Я мог бы снова сесть за письменный стол и начать работать. В доме было так тихо, как если бы Аякс еще не вернулся. Но я только смотрел, не отрываясь, в одерживающую верх черноту. Я чувствовал, что мой мозг устал. Даже память притупилась; все, что она мне выдавала из прошлого, ограничивалось иллюминатором моей каюты на борту «Лаис»: когда этот иллюминатор во время бури оказался ниже уровня воды и его погасила зеленая ночь{188}.