Части целого
Шрифт:
Они наставляли камеры и микрофоны друг на друга. Хотели выключить трансляцию, но не могли побороть себя, когда перед ними оказалась сенсация. Не знали, что делать и как себя вести. Царил хаос! Ведь нельзя стереть живой эфир. Тайны их жизни повсюду просачивались с экранов телевизоров и из репродукторов приемников, и они об этом знали. Но по привычке приговаривали друга — настала их очередь выйти на позорную сцену. Они недоверчиво смотрели на меня и переглядывались, смехотворные, как поставленные вертикально обглоданные кости. Один снял с себя галстук и пиджак. Другой всхлипывал. Большинство
Я им хитро подмигнул, чтобы они знали, какое я получаю удовольствие от того, что врываюсь в святилища их жизней. В их глотках застрял страх, они окаменели. Приятно было наблюдать, как рушится эта глыба гордости.
— А теперь по домам! — объявил я, и они послушались. Отправились топить свои несчастья в пиве и потемках. А я остался стоять один, и молчание, как всегда, выражало неизменно больше, чем слова.
В тот вечер я справлял победу в одиночестве в квартире Кэролайн. Она при этом присутствовала, но отмечать мой успех не хотела, разве что глотала пузырьки шампанского.
— Это ребячество. — Она стояла у холодильника и ела из картонки мороженое. Разумеется, Кэролайн была права, но у меня тем не менее поднялось настроение. Как оказалось, стремление к злобной мести — это все, что осталось неизменным со времен моей юности. И осуществление этой мести — пусть даже по-детски — заслуживало бокала «Моэт и Шандон». Но скоро мне открылась суровая истина: пройдет совсем немного времени, и журналисты с новой силой возобновят на меня охоту. У меня оставался выбор между реальностью тюрьмы и реальностью самоубийства. И я решил, что на этот раз мне придется покончить с собой. Тюрьмы я не вынесу. Не переношу вид формы на людях и большинство разновидностей содомии — все это вызывает во мне ужас. Следовательно, самоубийство. Согласно понятиям общества, в котором я живу, мой сын достиг совершеннолетия. Значит, моя смерть будет печальной, но не трагичной. Умирающим родителям естественно огорчаться, потому что им не дано наблюдать, как взрослеют их отпрыски, но молодежи совершенно ни к чему следить, как стареют их отцы и матери. Хотя я бы не прочь посмотреть, как седеет и сморщивается сын, пусть даже сквозь туманное окошечко камеры глубокой заморозки.
Но что это? Шум мотора. Черт! Я слышу шаги. Настойчивые, бьющие по голове. Вот они замерли. Стук в дверь! Кто-то колотит в нашу дверь. Что же мне остается: тюрьма или самоубийство?
Однако появился третий вариант.
Времени не оставалось. Надо было действовать быстро.
Я вышел из спальни и посмотрел на Кэролайн, свернувшуюся на диване и похожую на длинную костлявую собаку.
— Не открывай, — проговорила она беззвучно, одними губами.
Я снял ботинки и подкрался к двери. Доски в полу жалобно простонали. Сжав зубы, я сделал
За линзой глазка стояли с большими выпуклыми головами Анук, Оскар Хоббс и Эдди. Я открыл замок, и они поспешно прошли в коридор.
— Значит, так, — начал Оскар. — Я разговаривал со своим приятелем из федеральной полиции. Завтра за вами придут.
— Утром или днем? — поинтересовался я.
— Разве это имеет значение?
— Кое-какое имеет. За пять или шесть часов можно сделать довольно много. — Это была бравада. Наделе мне никогда не удавалось сделать ничего путного ни за пять, ни за шесть часов — требовалось восемь.
— А ему что здесь надо? — Я указал на Эдди.
— Необходимо сматываться, — ответил он.
— Ты хочешь сказать — бежать.
Эдди так энергично закивал, что при этом приподнялся на цыпочки.
— Если я даже решусь на побег, почему тебе пришло в голову, что я побегу с тобой? Да и куда? Вся Австралия знает мое лицо и не пылает к нему любовью.
— В Таиланд! — выпалил Эдди. — Тим Ланг предлагает спрятать тебя.
— Этот плут? Но почему тебе пришло в голову…
— Здесь ты умрешь в тюрьме.
Это решало все. Я не пошел бы в тюрьму даже ради того, чтобы сказать Эдди: «Отвали!»
— Нас задержат в аэропорту. Меня ни при каких условиях не выпустят из страны.
— Вот. — Эдди протянул мне коричневый пакет. Я заглянул внутрь и извлек содержимое. Австралийские паспорта. Четыре штуки: один для меня, один для Кэролайн, один для него и один для Джаспера. Фотографии были приклеены наши, но фамилии другие. Мы с Джаспером превратились в Каспера и Хораса Флинтов, Кэролайн — в Линду Уолш, Эдди — в Аруна Джади.
— Как ты их раздобыл?
— Благодаря любезности Тима Ланга.
Подчиняясь порыву, я схватил пепельницу и грохнул о стену. Это существенно ничего не изменило.
— На паспорте мое лицо! — выкрикнул я.
— Об этом не стоит беспокоиться, — заверил меня Эдди. — Я все устроил.
Кэролайн обвила мою шею руками, и мы накинулись друг на друга с вопросами, которые задавали шепотом. И каждый боялся, что желания другого не совпадают с его желаниями.
— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой? — спросила Кэролайн.
— А ты сама как хочешь?
— Я стану тебе обузой? Буду мешать?
— Хочешь остаться? — устало поинтересовался я.
— Черт возьми, Мартин! Ответь мне что-нибудь прямо! Хочешь, чтобы я разбиралась с твоими делами здесь? — Эта мысль одновременно пришла ей в голову и слетела с языка. И я понял: ее вопросы были не чем иным, как плохо завуалированными ответами.
— Кэролайн, — вступила в разговор Анук, — если Мартин исчезнет, полиция всерьез возьмется за вас.
— И общественность тоже, — добавил Оскар.
Кэролайн переживала. Ее лицо удлинилось. В глазах мелькали противоречивые мысли.
— Я боюсь, — проговорила она.
— Я тоже.
— Не хочу тебя бросать.
— А я не хочу, чтобы меня бросали.
Кэролайн коснулась пальцем моих губ. Обычно я выхожу из себя, если мне затыкают рот, но мне нравится, если женщины дотрагиваются до моих губ.
— Побежим вместе, — едва слышно сказала она.