Части целого
Шрифт:
— Желаю успеха, хорошего тебе дня.
— И тебе тоже.
Но он не уходил. Хоть это сильно утомляло, я невольно испытал к нему жалость. Иначе не скажешь. Вид он имел бледный, ему явно не хватало любви.
— Не думаю, что ты захочешь составить мне компанию.
Обескураживающее предложение. Мне совершенно не светило провести целый день наедине с Эдди и таскаться с ним по больным. Но куда хуже казалась перспектива оставаться в доме, где властвовала отцовская смерть.
Мы бродили по окрестностям под неумолимым солнцем, и я подумал: «А еще говорят, что
Мы пообедали у дороги. Ветра я не ощущал, но видел, как качаются ветви деревьев. Поев, Эдди спросил:
— Ты сказал Терри, что вам всем необходимо уезжать?
— Он хочет остаться. Считает, что в доме должно что-то произойти, и желает узнать, что именно.
— Вот как — он так считает? Плохая новость для нас.
Прежде чем Эдди успел что-либо добавить, мы услышали рев мчащегося на полной скорости мотоцикла.
— Видишь, кто там? — спросил Эдди.
— Кто?
— Старый доктор — честолюбивый, ограниченный человек.
Мотоцикл взвизгнул шинами и поднял тучу пыли. Трудно было поверить, что старик способен водить с такой скоростью двухколесный экипаж. Когда мотоцикл затормозил, Эдди приосанился. Неудачнику трудно выглядеть победителем, но и ему хочется принять позу, которая бы ясно говорила, что он тоже что-то да значит.
Врачу было на вид лет шестьдесят, но он отличался мускулатурой олимпийского пловца, и я не заметил в нем никакого самодовольства. Они обменялись с Эдди несколькими словами. Я не понял их смысла, видел только, как расширились глаза моего спутника и потемнело его лицо, и даже испытал облегчение от того, что не понимал языка. Когда врач умчался, я поинтересовался у Эдди, что он сказал, и спросил:
— Он скоро уйдет в отставку?
— Будь все проклято! У него есть молодой ученик, готовый занять его место.
Это был конец. Община не нуждалась в Эдди, и он это понял.
Все, чего мне хотелось, когда я вернулся домой, это поскорее заснуть. Но, оказавшись в спальне, я понял, что это невозможно — главным образом потому, что на краю кровати сидела Кэролайн.
— Сегодня я ходила в деревню, — сообщила она.
— Только, пожалуйста, больше никакого жира с подбородка!
Она подала мне перетянутый нитью кожаный мешочек. Распустив нить, я извлек на свет бусы с тремя нанизанными
— Кусочек слоновьего бивня и чей-то зуб?
— Тигра.
— Ну конечно. А третий?
— Сушеный кошачий глаз.
— Замечательно. Полагаю, мне необходимо убедить отца, чтобы он носил их на шее?
— Нет, это для тебя.
— Для меня?
— Амулет. — Кэролайн надела на меня бусы и, отклонившись назад, стала разглядывать, будто застыла перед витриной зоомагазина, а я был сидевшим за стеклом щенком с грустными глазами.
— Зачем?
— Оберегать.
— От чего?
— Как ты себя чувствуешь?
— Я? Вроде нормально. Немного устал.
— Как я хотела бы, чтобы ты познакомился с моим сыном!
— Я тоже.
Бедная Кэролайн! Похоже, она сгорала от желания затеять сразу несколько разговоров, но не знала, какой выбрать.
Внезапно она распрямилась.
— Ну ладно. — И вышла через заднюю дверь. Я уже приготовился снять бусы с шеи, но вдруг мне стало страшно остаться без них. Я подумал: человека сводит с ума не одиночество и не страдание — он сходит с ума, если постоянно испытывает страх.
Следующие несколько дней я провел у зеркала и, трогая себя рукой, сопоставлял с тем, что видел. Нос? Здесь. Подбородок? Здесь. Губы? Зубы? Лоб? Здесь! Здесь! Здесь! Бессмысленная перекличка частей лица казалась мне единственным достойным способом скоротать время. Где-то в других комнатах кружили, словно бешеные собаки, вокруг друг друга Кэролайн, Терри и мой отец. Я держался от них подальше.
Много времени проводил с Эдди в его кабинете. Мне казалось, что это он, а не я стал похож на демонстрируемый в замедленной съемке несчастный случай, и я не хотел пропустить представление. Кроме того, подарок Кэролайн пробудил во мне сомнения в собственном здоровье, и я решил: пусть Эдди наблюдает меня. Он устроил мне тщательный осмотр: послушал ленивые удары сердца, проверил вялые рефлексы. Я даже позволил взять у себя кровь, хотя в округе не было ни одной лаборатории, куда бы он мог послать ее на анализ. Эдди просто налил ее в пузырек и отдал мне на память. В итоге он объявил, что со мной все в порядке.
Мы сидели в его кабинете и через стетоскоп слушали радио, когда произошло нечто неожиданное и из ряда вон выходящее — явилась пациентка! Явно расстроенная и взволнованная. Эдди напустил на себя торжественности, и, насколько я мог судить, не поддельной. Я так и остался на краешке стула, а женщина что-то бормотала.
— Доктор очень болен, — перевел мне Эдди и от себя добавил: — Не исключено, что умирает. — Он задержал на мне взгляд, чтобы мне не показалось, будто он улыбается.
Мы втроем погрузились в машину и с головокружительной скоростью понеслись к дому врача. А когда прибыли на место, услышали душераздирающий вой.
— Поздно. Он скончался, — проговорил Эдди.
— Откуда ты знаешь?
— Слышишь причитания?
Он был прав: вой говорил сам за себя. Эдди заглушил мотор, взял медицинский саквояж и пригладил ладонью волосы.
— Но если он умер, что ты собираешься там делать?
— Объявить, что он умер.
— Мне кажется, бьющий нам в уши кошмарный вой уже справился с этой задачей.