Часы любви
Шрифт:
– Старик, оставь прошлое в покое, – прервал священника Тревельян. – И скажи, чтобы твои друзья сделали то же самое. Моя жена умерла тринадцать лет назад не из-за вашего гейса, а от осложнений беременности… беременности, к которой все вы не имеете ни малейшего отношения.
– Беременности, к которой не имеете никакого отношения и вы.
Холодное молчание превратило в мавзолей обитую теплой, рубинового цвета тканью карету, и Тревельян пронзил священника холодным взглядом.
– Сын мой, – мягко проговорил отец Нолан скрипучим от старости голосом, – приходите-ка в воскресенье
– Гнев мой должным образом утешится, когда вы навсегда выставите О'Руни с моего кладбища.
Священник сурово поглядел на него, Тревельян отвел глаза и обратился к окрестностям.
Они долго ехали в молчании, которое наконец сделалось столь тяжелым, что отец Нолан не мог не нарушить его.
– Вы до сих пор слышите ее смех? – прошептал он. Тревельян закрыл глаза, ярость превращала каждую черту его лица в холодный камень. Он не ответил.
– Я помню боль в вашем голосе, когда вы рассказали мне о своем медовом месяце. Когда она уже более не могла скрывать свой секрет. Она смеялась тогда, таковы были ваши слова. Ваши комнаты выходили на Монмартр, и вам казалось, что хохот ее гуляет по всему Парижу. Она знала о своей беременности. Знала с самого начала.
Тревельян хлопнул ладонью по мягкой обивке стенки.
– Довольно об этом.
– Но вы должны выслушать. Вы не виноваты в ее смерти… их смерти, – произнес отец Нолан.
– Вам лучше знать, отец. Вы исповедали умирающую. Скажите, перед самым концом Элен освободила меня от вины? – В словах его звучала еще большая, чем обычно, жестокость.
– Их участь предрешила судьба, – проговорил священник; горе затуманило его старческие глаза. – Господь был милосерден. И вы должны согласиться с этим.
Зловещий смешок Тревельяна мгновенно угас.
Сняв с терновой палки руку – ту, которая прежде носила золотое кольцо, в точности подобное тому, что было на пальце Тревельяна, – он протянул ее к плечу Ниалла.
– Вы поспешили жениться, и девица обманула вас. Вы не могли знать, что она носит чужого ребенка. Ниалл, это была женщина расчетливая. Черное сердце. И лишь сам Господь своею любовью мог бы исправить ее. Я молюсь за нее каждый день. И за младенца.
– Я мог бы спасти ее, – охрипшим голосом шепнул Тревельян. – У меня бы все получилось. В конце концов, я мог бы признать ребенка своим, как и утверждает то самое надгробье на могильном дворе.
– Вы совершили бы достойный и правильный поступок, сын мой, – в словах священника звучало отчаяние, – но вы не Бог, Тревельян. Вам не по силам исправить всякое зло. Вы не сумели бы исторгнуть кровь из камня. – Голос священника сделался тверже. – Все, что случилось, случилось по Божьей воле.
– Неужели это Бог велел мне прогнать ее?
Вопрос ответа не требовал, однако отец Нолан понял, что должен ответить.
– Вы были в гневе. Что еще могло прийти вам в голову, когда она призналась, что одурачила вас. Утешайтесь тем, что вы не расторгли брак и не бросили ее в бедности, как сделал бы человек менее благородный. Ну, а она получила замок Тревельянов вместе с его роскошью.
– Моя жена ненавидела его, и вам это известно. Элен считала кошмаром наше уединенное ирландское графство, далекое от всего, что она любила. Я знал это, отсылая ее сюда. Что же касается роскоши… – Лицо Тревельяна сделалось твердым словно скала. – У нее было все, кроме врача, способного объяснить ходившим за ней дурам, что ждать пять недель до родов, после того как отошли воды, нельзя.
– Даже врач, возможно, не сумел бы спасти ее.
– Тем не менее она воспользовалась бы услугами врача. Если бы я не отослал ее сюда, она имела бы такую возможность.
– Теперь у нас есть врач. Вы оказали это благодеяние всему Лиру. – Священник протянул вперед трясущуюся руку. – Сын мой, – прошептал он, – настало время исцеления. Люди считают вас одним из Верхов, а после смерти Элен вы постарались жить как дебошир и распутник, однако подчиняться всем своим причудам – это не выход.
– А в чем выход?
– Милорд Тревельян, вы знаете ответ. В угрюмом хохоте Тревельяна не было радости.
– Ах да. Гейс. Мое намеренное пренебрежение им стало причиной несчастья. Вы хотите сказать именно это?
– Ниалл, я знаю, что вы хороший человек. Вы заботитесь о графстве. В Лире никто не голодает, нет бездомных. Ваше попечение над графством просто великолепно, слишком великолепно. И некоторые, как вам известно, охотно обошлись бы без него. Ведь эти селяне не представляют, что избавлены от бедности и болезней, одолевающих большинство графств. Вы не хотите мириться с подобными ужасами, вы не допускаете их, и они обходят Лир стороной. Но когда-нибудь они придут. Однажды они придут и постучат кулаком в дверь Лира. Если вы не сочтете нужным подчиниться гейсу.
– Я не подчинюсь ему. Судьба Лира в моих руках, и гейс тут ни при чем. – Надменный и возмущенный Тревельян вновь уставился в окно кареты.
– В вашей гордости и ваше величие и ваше падение, милорд, – серьезно проговорил священник.
– А я полагал, что падение мое произойдет от гейса, – кольнул Тревельян сарказмом, словно рапирой.
Отец Нолан счел излишним отвечать.
Карета проехала под барбаканом [24] и загрохотала по двору замка. Она остановилась перед дверями большого зала, однако лакеи не спешили отворять дверцы кареты, пока Тревельян не дал им знак, означавший, что всякие разговоры в карете окончены.
24
Навесная башня.
– Вы направлялись домой, отец, когда я подобрал вас, но, может, вы хотите чего-нибудь выпить, прежде чем мой кучер доставит вас до места? – обратился Тревельян к священнику.
– Не женитесь на этой девушке.
Ниалл замер, не успев поднести занесенный палец к окошку кучера.
Он опустил руку, глаза загорелись гневом.
– Я женюсь через две недели. Элизабет – прекрасная женщина. Из нее выйдет превосходная жена. Я не собираюсь отказываться от нее.
– Вы не любите ее.
– Ну, это я узнаю в брачную ночь, и о подобных вещах мне бы не хотелось разговаривать со священником.