Часы-убийцы

Карр Джон Диксон

Хедли кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Люси курила, задумчиво глядя ему вслед. Когда она отрывала сигарету от губ, на мгновение обнажались острые белые зубы. Взгляд ее блестящих миндалевидных глаз скользнул по Мелсону и остановился на Фелле.

– Что ж, я готова к допросу третьей степени, – проговорила она. – Элеонора и Стеффинс через минуту будут здесь. Сейчас они как раз кончают выяснять отношения. Дон... учитывая все, чувствует себя сносно.

– Садитесь, пожалуйста, – проговорил Фелл. Лицо его излучало добродушие и любезность, как всегда, когда перед ним была миловидная женщина. – Чрезвычайно рад это слышать. Полагаю, вы давно знакомы с Дональдом и именно поэтому знали покойного инспектора Эймса.

Девушка улыбнулась.

– Сегодня на свет божий вышло уже немало секретов. Сознаюсь и я в том, что Дон – мой двоюродный брат. От этого признания будет хоть та польза, что Нелли, возможно, перестанет его ко мне ревновать. – В ее глазах мелькнуло пренебрежение, но она тут же снова принялась внимательно разглядывать свою сигарету. – Моя мать была младшей сестрой Карлтона Хоупа, того самого Хоупа, которого погубили...

– Погубили?

Люси вынула сигарету изо рта, и Мелсон снова обратил внимание на ее острые зубы. – Он был так же виновен в той растрате, как и вы. Может, у него было даже меньше оснований считать себя виновным, чем у вас, – если вы полицейский.

– Полицейский?

Она с любопытством присматривалась к Феллу, а потом улыбнулась. – Можете считать это комплиментом, но на полицейского вы не похожи. Им во что бы то ни стало нужна была жертва, и они выбрали его. Они отлично понимали, что для суда улик недостаточно, и поэтому... – Люси швырнула окурок в камин и начала быстро расхаживать по комнате, прижав руки к груди, словно ее бил озноб.

– Дону тогда было всего восемь лет, – продолжала она, – мне же тринадцать, так что я знаю об этой истории гораздо больше, чем он. Забавно, что Дон считает отца в самом деле виновным – так его воспитала мать. И настолько тяжело переживал все это, что начал даже скрывать родство. Когда после моего переезда сюда он влюбился в Элеонору, то даже ей не хотел рассказать о том, что мы – родственники, все боялся, как бы не дошло до ушей Стеффинс. Полицию, тем не менее, он ненавидит всей душой. Я же уверена, что дядя Карлтон был ни в чем не виноват и... – Она умолкла, а потом безразлично пожала плечами. – Нет смысла продолжать, не так ли? Существуют плохие люди, существуют, быть может, и честные, но я-то что могу тут поделать? По-моему, я – прирожденная фаталистка.

Фелл мягко прервал ее.

– Быть может, вы и фаталистка, но, пожалуй, не в прямом смысле этого слова. Фаталисты как правило считают бесполезным вмешиваться в ход событий; вы же, подозреваю, принадлежите к тем, кто борется, мисс Хендрет. – Его двойной подбородок вздрогнул, крохотные глазки заблестели. – Откройте еще один секрет: о чем вы подумали, обнаружив, что инспектор Эймс что-то выведывает в трактире?

Девушка на секунду задумалась, а потом махнула рукой.

– Честно говоря, страшно перепугалась. Отлично знала, что ни в чем не виновата, и все равно струсила – просто потому, что он был там. – Она посмотрела в глаза Феллу. – Зачем он, действительно, пришел туда?

Она умолкла, потому что Хедли, сцепив зубы, чтобы не выдать своего раздражения, вошел в комнату вместе с миссис Стеффинс и Элеонорой. Лица обеих женщин пылали. Миссис Стеффинс покачивала головой и, не глядя на Элеонору, уставилась на одну из витрин, а потом, словно получив от нее поддержку, еле шевеля губами, продолжила начатый монолог:

– ...Мало того, – еще больше покраснев, скороговоркой бормотала она, – что тебе понадобилось бесстыдничать прямо на крыше этого дома, где каждый мог тебя увидеть; мало того, что ты разбила сердце своего бедного опекуна, который с утра до ночи работает ради тебя, а ты можешь оставлять себе весь свой заработок и ни пенни не тратить на хозяйство, и я тоже работаю с утра до ночи, – прозвучал быстрый вздох, – пока ты проводишь время на крыше на глазах у всех соседей... клянусь, этого я тебе не забуду до гробовой доски, – на ее глазах выступили слезы, – а тебе и в голову не приходит хоть немного подумать и о нас, так это еще не все, – она резко повернулась и перешла в открытую атаку, – у тебя хватает совести просить, чтобы твой любовник мог остаться на ночь в доме после того, как вы там на крыше вдвоем...

– Глупости. В соседних домах только конторы, какой черт мог нас оттуда увидеть? – коротко и деловито проговорила Элеонора.

Голос миссис Стеффинс внезапно стал холодным и решительным.

– Что ж, отлично, дорогая моя. Могу сказать только, что здесь он не останется. Тебе, конечно, ничего не стоит обсуждать все это при чужих, – она обвела присутствующих взглядом и невольно повысила голос в тщетной надежде, что слушатели станут на ее сторону, – ладно, пусть так, но я все равно скажу, что здесь он не останется. Да и куда бы мы его дели? Не в комнату же мисс Хендрет, тут можешь не беспокоиться. Это, уж нет! – воскликнула миссис Стеффинс, тряхнув головой, с угрюмой улыбкой человека, которого хотели провести, но у него, слава богу, хватило ума не попасться на удочку. – Это уж нет. У Люси он не останется, можешь быть спокойна.

– Мы поместим его в комнате Криса Полла! Полл наверняка не будет сердиться.

– И слышать не хочу. Кроме того... – миссис Стеффинс чуть замялась, – кроме того, его комната занята...

– Занята? – удивленно переспросила Элеонора.

Миссис Стеффинс плотно сжала губы, но теперь уже вмешался Хедли, до сих пор с любопытством прислушивавшийся к этому явно интересовавшему его разговору.

– Ну, это уже и для меня интересно, миссис Стеффинс. – Голос инспектора стал жестче. – Где-то тут концы с концами не сходятся. Нам сказали, что мистера Полла нет дома, и ни словом не упомянули, что его комната кем-то занята. Если там кто-то есть, то он, должно быть, либо глух как пень, либо мертв! Так кто же там?

Миссис Стеффинс менялась буквально на глазах. Только что ее губы были гневно сжаты, но в следующее мгновение великолепные зубы уже сверкали в улыбке, достойной рекламы дантиста, фиалковые глаза выражали ласковый упрек, изменился даже тембр голоса. Правда, из-за чрезмерных усилий сделать его обаятельным он лишь приобрел несколько зловещее звучание.

– О, у меня от волнения все вылетело из головы, – щебетала она, старательно модулируя голос, словно начинающий диктор Би-Би-Си. – Господин инспектор, кто же может быть в комнате нашего дорогого мистера Полла, кроме самого мистера Полла?

Элеонора подозрительно посмотрела на нее.

– Да-а? Я и не знала, что он дома. Видно, очень крепко спит, если...

– Да, дорогая моя, конечно. Об этом каждому из нас известно, не так ли? – Миссис Стеффинс быстрым взглядом окинула присутствующих. – По-моему не нужно будить бедняжку. Я не считала нужным говорить об этом Иоганнесу, Элеоноре и даже его подруге, мисс Хендрет. На мой взгляд, вполне естественно, что молодой человек любит бывать в разных шикарных клубах – разве не так? Там он, знаете ли, может встречаться с действительно приличными людьми – не то что в обычных трактирах или второразрядных клубах, где, я слыхала, – быстрый вздох, – всякие накрашенные бесстыдницы вертятся на паркете и охотятся за порядочными людьми, настоящими аристократами... Быть может, вы тоже слышали о поместье сэра Эдвина в Роксмуре; поездом туда всего три с четвертью часа пути... вполне могло случиться, что мистер Полл немного перехватил, стремясь освежиться, но я отлично знаю...

Фелл хлопнул себя по лбу.

– Понятно! – прогремел он, как человек, которого внезапно осенило. – Вы хотите сказать, что мистер Полл в доску пьян, не так ли?

Миссис Стеффинс нашла это выражение абсолютно вульгарным и отталкивающим. Однако скрепя сердце вынуждена была признать, что Кристофер Полл, основательно выпив, явился домой в половине девятого – почему-то через черный ход – и что она, миссис Стеффинс, обнаружила его на лестнице, где он сидел в чрезвычайно унылом расположении духа. Она помогла ему подняться незаметно к себе и, насколько ей, миссис Стеффинс, известно, он и сейчас должен находиться в своей комнате. Пристыдив Элеонору, из-за которой ей пришлось рассказать обо всем этом, миссис Стеффинс погрузилась в угрюмое молчание.