Чай "Со слоном", или Мера беспорядка
Шрифт:
Катя вытерла нож о штанину Павла и отошла от двери.
Пётр Львович уставился в стену и не моргал, не двигался, не дышал. Не жил. Липкая и яркая кровь тоненько стекла по грязным кирпичам и напоила сорные травы. Такие же жадные, как убийца. Сколько ни пои, им всегда мало. Крови мало. Собака подохнет? Выпьют. И грязного голубя тоже, гнилого и мерзкого. Вот вам манна небесная, заразы зелёные.
Вокруг летали мухи, громко жужжали и праздновали пиршество.
– Ну что вы там, оглоеды, передохли все, что ли?
– задорно пробасил Игорь и вывалился из ржавого проёма, потирая руки и стряхивая пыль с куртки.
Довольная улыбочка сползла с лица Игоря. Павел неестественно разлёгся вдоль двери, будто переигрывал роль в плохоньком спектакле, а Пётр Львович чересчур свободно развалился на отвале каменной стены. Словно плохие актёры ненатурально сыграли смерть.
Как же сильно надо не любить ближнего своего. Обманули. Завели в ловушку и сгубили.
За гаражами отчаянно гавкнула собака, и всё снова стихло. Бежать. Куда бежать? В былые времена заорал бы во всё горло: "Скорую! Скорую, мать-перемать!" или "Пожар, сукины дети!" И на уши поставил бы весь район, глотку бы перегрыз сволочи, натворившей это. А сейчас ни "скорой", ни телефонов. Ничего.
Одни только сволочи.
– Катя...
– удивился Игорь.
– Екатерина Владимировна.
От хохотушки и веселушки Катеньки не осталось ни завидной наивности, ни птичьего тонкого голоска. Ничего не осталось от недавней Кати. Зато из кокона притворства вылезли наружу ехидство и злоба. Холодные, липкие, расчётливые. Катя сложила губы в тонкую линию и зыркала глазищами, словно расстреливала Игоря.
Семён бесшумно вышел следом и, как верная собака, сгорбился и поплёлся к Кате, разве что преданно не скулил. А был бы хвост, непременно поджал бы. От уверенного в себе журналиста осталась жалкая горстка покорности. Он и выглядел как побитая дворняга, которой объедки - пир горой.
Катя кивнула ему, и Семён вытащил из рюкзака пистолет. Ирония нынешнего времени: оружием разжиться раз плюнуть, а еды не добудешь, не найдёшь.
– На колени встань, Ромео, - без тени шутки приказала Катя. Какие уж там шутки-прибаутки, когда эти скоты застали врасплох трёх мужиков и как пустолайки беспризорные и трусливые покусили исподтишка всех по одному. Знали, что в открытую не победили бы. Знали и хвосты поджали. Что б вас.
– Сёма...
– Игорь поперхнулся. Очень много ему хотелось сказать, и оттого слова застряли в горле. Как горько во рту. Как паршиво на душе. Гадёныш журналюга отравил обещаниями, умаслил сказками, влил в уши гнилые басни.
Семён толкнул Игоря в плечо. Он снял рюкзак, поставил его рядом с собой и встал на колени. Празднуй победу, крыса. Измывайся, избивай, гогочи. Хотя нет. На Семёна без слёз смотреть невозможно, сам бы, наверное, рядышком встал на колени и заскулил. Землю бы грыз и выл.
Пашка, Пашка, какую ж беду привёл в дом. И никто ничего не заподозрил, вот что обидно. Уж какой тёртый калач Павел, царствие ему теперь небесное, Михайлович, а смогла его провести вокруг пальца какая-то пигалица. Как мелкая собачонка; большая-то псина сразу в горло вцепится и на колбасы любительские разделает, а мелкое зубастое недоразумение словно концентрированная желчь на тоненьких лапках. Переломать бы этой Екатерине Владимировне её ножки да ручки.
– Стало быть, покойничков в округе из-за тебя прибавилось, Катюша?
– мрачно спросил Игорь.
– Стало быть, из-за меня, - ласково ответила Катя. И так сахарно улыбнулась, будто вернулась прежняя хохотушка.
– Только я для тебя, Игорёша, Екатерина Владимировна.
Она кивнула, и Семён огрел чем-то тяжёлым Игоря сзади. В спине больно хрустнуло, в ушах громко булькнуло, а в глазах ненадолго помутнело. Чем же так насолить надо человеку, чтобы мучить его было наслаждением? Или это от природы некоторые живодёры? Рождаются ими? Может, Павел кому-то дорогу перешёл? Лев Петрович? Да упаси боже. Они хорошие люди, добросовестные, сердечные, если на то пошло. Были. Эх, Пашка, не спасла тебя совесть.
Все под одним небом ходят, под одним солнцем греются, выстраданные у смерти каким-то чудом. Мёртвым хорошо, им уже ничто не страшно, а живые мучайтесь, бойтесь, тряситесь. Какое уж там "живи и радуйся". Да не радуется, вот в чём дело. Есть-пить нечего, недуг на хворь накладывается да немощью сверху укрывается. Сирые и убогие ходят по свету и ищут покой, счастье, дом. Ведь жить ох как хочется! Некоторые умирают, а всё равно хватаются за призрачные надежды выкарабкаться, рвут зубами форс-мажоры и подыхают, думая: "Ну, ещё чуть-чуть, совсем маленько, давай, Игорь, давай, живи, сукин ты сын".
Очухавшись, Игорь взял себя в руки и спокойно, с расстановкой, будто интервью давал, произнёс:
– Ты, милая, ошиблась. Со всеми бывает. - Игорю очень хотелось выплюнуть обоим в лицо всё, что он о них думает, каждое слово затолкать в их аккуратные уши и на десерт двинуть промеж глаз, но вместо этого он вздохнул и покачал ещё гудящей головой.
– Дорогу тебе никто из нас не переходил, твоего не брал, зла не чинил и вообще в глаза тебя не видел. Кто на нас наговорил лишнего, с того и спрашивай, а мы люди честные. Семён, ты ведь знаешь, что это так.
Катя махнула Семёну, отвернулась и пошла обратной дорогой.
– Пустая болтовня. Сёма, рюкзаки забери, не забудь.
Вот и весь ответ Катеньки. Скромницы и пигалицы.
У Игоря в голове нёсся табун мыслей от "Сёмушка, родненький, что ж ты делаешь, поганец ты этакий?" до "Убийцы, ироды, таких людей погубили, мать-перемать, так вас растак". Не бывает хорошего времени для смерти. Умереть всегда успеется, вы пожить дайте по-человечески. И без вас, кровопийц, тошно. Оглянитесь, сколько вокруг домов, стоят горемыки, пустые глазницы распахнули, рты пооткрывали, ни живые ни мёртвые. Ни огонька в них, ни жизни, ничего. Люди поживут ещё чуток и повымрут все, а эти так и останутся, сироты убогие, голубям на радость. Хоть всё вокруг обгадьте, никто не обругает и не прогонит.
Вечер наклонился ещё ближе к городу и обнял страдальца. Вот только Игорю не осталось места в нём, тесно Семёну и Кате двоим в мире. Тесно городу с ним. Жил да был человек, и вдруг стал лишним, ненужным. Сирота.
– Что же ты, Семён, делаешь? На что хоть променял нас, а? За кусок пластика продал, на эмблемы копеечные. Сёма, хороший человек даже кошку хитрожопую не предаст, а ты... Ты людей убил. Хороших людей, между прочим. На два, а глядишь, и на три хороших человека стало меньше, а это, Сёма, значит, что вам с Катей жить и тужить в мире, в котором перевес за гадами и гадинами похлеще вас.