Чекист
Шрифт:
Однажды утром Александр зазвал Митю в столовую, шепнул:
— Игнат приехал.
Митя так и встрепенулся.
— Когда же, Шура?
— Может быть, сегодня.
Вечером Митя и Александр пришли на одну из центральных улиц Бежицы. Красный кирпичный дом с небольшим двориком прятался за высоким дощатым забором. Митя, как и все вокруг, знал, что там живет уважаемый в Бежице пожилой доктор со своей молодой женой.
Летними вечерами за оградой частенько шипел и гудел граммофон, и великий российский бас то рокотал о грозной ревности, то замирал в нежной любовной сладости, а то еще какой-нибудь итальянский
Александр вошел во двор не сразу: миновал ворота, оглядевшись по сторонам, завернул за угол и прошел к дому сзади, через узкую калитку в заборе.
Доктор встретил их в крошечной, заставленной передней, в которой еле поворачивалась его тучная фигура. Он пожал руку Александру, хлопнул по спине Митю, оглушительно загрохотал:
— Брат? Родной? Единоутробный? Дело! Валяйте сюда! — и втолкнул их в комнату, где стоял письменный стол, а стены были сплошь закрыты книжными полками. Дух захватывало от этого обилия книг, от манящих пестрых тисненых корешков. Александр чувствовал себя здесь привычно, взял с полки увесистый том, стал перелистывать. Почти тотчас воротился доктор. За ним неторопливо шел... Игнат! Митя узнал его добрые близорукие голубые глаза, копну светлых волнистых волос. Но лицо у Игната побледнело, щеки втянулись, он ссутулился, похудел. И одет был по-господски — в темно-серый костюм с крахмальным воротничком и аккуратно повязанным галстуком. Он приветливо улыбнулся Мите, и в улыбке просквозило что-то юношески застенчивое. Сжал Митину руку своей горячей сухой ладонью, близко сверху заглянул ему в глаза.
— Непостижимо вытянулся! — проговорил он то ли похохатывая, то ли покашливая. — И представьте, доктор, все ищет революционеров. Никак найти не может... Я ведь его во каким коротышкой видел!
У Мити от радостного смущения даже слезы выступили — узнал, запомнил!
Все уселись.
— То, что Глуховцев соврал и расценки не повысил, рабочие узнают уже завтра по платежным квитанциям, — сказал Игнат Александру, словно продолжая прерванный разговор. Потом Митя часто удивлялся этой способности Игната с каждым человеком при встрече продолжать разговор, прерванный дни, даже недели назад. — Так что возмущение будет. И требования нужно выработать немедля.
— Что ж, завтра утром у нас заседание правления больничной кассы, — отозвался доктор. Он сидел верхом па стуле, крепко обхватив спинку руками, вертел головой, весело блестел очками.
— Я приду, — кивнул Игнат. — Поезд на Орел уходит после обеда.
— Такая нелепость! — вдруг вскричал Александр и забегал, прихрамывая, по комнате. Мальчишкой он свалился с дерева, ушиб ногу и, когда волновался, начинал заметно хромать. — В самые решающие дни по указочке охранки тебе ехать под надзор куда-то в Саратов! Слушай, Игнат, оставайся, переходи на нелегальщину!
— Погоди, не буянь, пожалуйста, — серьезно сказал Игнат. — Мне тоже хочется остаться. Но, во-первых, и в Саратове есть люди и мне многое по Саратову поручено. Ты полагаешь, я могу самовольно все бросить? А во-вторых, вы тут не маленькие, сами знаете, что
— Надо вооружить людей! — снова воскликнул Александр.
— Доктор, дайте ему успокоительных капель, — попросил Игнат. — Пойми: никаких этих анархистских авантюр со стрельбой допускать нельзя. Без всякой пользы потеряем актив. Как после той предательской авантюры анархистов с покушением на царя. Три четверти комитета тогда арестовали! Самих анархистов и эсеров почти и не тронули. А нам досталось. Типичная провокация! Вам рассказывали, доктор? Это было за месяц до вашего переезда сюда.
— Была балачка! — закивал доктор.
— Провокация?! — вырвалось у Мити. — Я же знал одного из них... Это... это замечательный человек! Его арестовали. Били... — забормотал он, краснея.
— Люди они все хорошие, только поступают плохо, — строго сказал Игнат. Лицо его вдруг еще больше осунулось и заострилось. Он поднял глаза на Александра. — Тут у вас эсеры и анархисты такую муть развели среди молодежи. Всем мозги засорили. Александр, ты вот через братишку собери ребят понадежней, побеседуй. Кружок с ними надо. И на заводе, и в гимназии. Заодно и брата просвети. А то, я смотрю, ты через все ступеньки скачешь...
Александр махнул рукой и молча сел.
— Вот что, надо слегка пожрать! — провозгласил доктор. И тотчас же из соседней комнаты донесся женский голос:
— Говори по-человечески! Народник несчастный! Терпеть не могу.
Доктор хмыкнул и грозно загремел на весь дом:
— Много ты понимаешь, домашнее животное!
Дверь отворилась, вошла маленькая молодая женщина, темноволосая, темноглазая и подвижная. Она внесла на подносе чашки с чаем, блюдечки с вареньем, раздавая все это, возмущенно говорила:
— Нет, вы подумайте, стоит ему заговорить с рабочим, сейчас же начинает «под народ» выражаться! Воображает, что «пожрать» и «балачка» — это очень народно. И знаете почему? Трусость! Боится, что интеллигентом обзовут. А отец-то у него был дьячок полуграмотный! Ну что мне с тобой делать? — всплеснула она руками и села рядом с доктором. — Когда ты поумнеешь?
— Всегда она меня на чистую воду выводит, — жалобно протянул доктор; у него сделалось виноватое лицо, и надулись губы.
Все рассмеялись. А когда успокоились, рассмеялся доктор и смеялся очень долго.
Потом много говорили о заводских делах.
Наконец Игнат поднялся.
— Я уйду первым.
Пожимая Мите руку, оглянулся на Александра.
— Тебе лучше самому сюда не ходить — выследят. Вот посылай на связь братишку. К забастовке его привлеки. Пора ему серьезно начинать.
А докторша ткнула Митю в плечо пальцем.
— Будете приходить ко мне за книгами. Очень просто.
И только дома, укладываясь спать, вспомнил Митя, что так и не поговорил с товарищем Игнатом о жизни, о Хрусталочке и сопернике с серьгой в ухе. И, вспомнив, он приготовился испытать привычную сверлящую боль в измученном своем сердце. Но боли никакой не было. А были только мысли об Игнате, о милой докторской квартире, где все так ново и так славно, о забастовке, которая должна начаться через два дня, и о замечательных и важных поручениях, которые предстоит ему выполнить.