Чекисты
Шрифт:
«…Удивительная страна!» — думала Брайант и мысленно возвращалась к Джейку в Ташкент…Он пригласил ее на какое-то большое собрание, «достал револьвер из своего стола и остановился на мгновение, рассматривая его». Потом повернулся к Луизе и, как бы раздумывая, произнес: «Использовали ли вы когда-нибудь такую штуку?» Она сказала: «Конечно, я знаю, как им пользоваться, но мне не приходилось, не нужно было стрелять!» И, как сожаление, в ответ услышала: «Как бы я хотел, чтобы мне никогда не приходилось стрелять!»
Объясняя себе эпизод с револьвером, Брайант записала в свой испещренный блокнот такую мысль: «В конце кондов, какая еще история может быть сконцентрирована в одном-единственном предложении! Они хотели бы чтобы им никогда не приходилось стрелять? Пусть так, это недурно!»
Потом
…А Туркестан, Ташкент еще долго будут жить в напряжении нечеловеческих сил. Сотнями верст протянутся тропы Петерса по Ферганской долине. С верными товарищами он будет идти по пескам и бездорожью, ночами над ним будет висеть тяжелая тишина тревоги, днем — раскаленное небо, фантастическое марево пустыни. Будут нанесены сокрушительные удары по контрреволюционерам в Семиречье, разгромлены банды Бакича и атамана Дутова, разорваны контрреволюционные сплетения в Чарджоу. Петерс — в Москву: «Мы раскрыли контрреволюционный заговор в Амударьинской флотилии… Мы сделали все, чтобы предотвратить восстание. Из Ташкента посланы туда лучшие работники чрезвычайной комиссии». Будут схватки с басмачами, ведомыми безжалостными курбаши (командир) или английскими офицерами, которых выдавали длинные белые пальцы и бледные лица, в какие бы одежды ни облачались эти вышколенные офицеры его величества. Басмачи отчаянно вступали в сабельную рубку, берегли только головы, считая, что Аллах не принимает жертву без головы…Местный житель, освобожденный от произвола басмачей, широко улыбался и простодушно, искренне говорил: урус кызыл (красный русский) — его друг и защитник, это не тот урус, царский аскер, возводивший так много обид… И будет сообщать Петерс в Центральный Комитет партии: «Если кто-нибудь скажет, что жители Ферганы хотя бы в какой-то степени симпатизируют басмачам, знайте — это глупейшая ложь».
Возвращался Петерс из далеких поездок весь пропыленный и просмоленный солнцем и ветрами Азии, а в Ташкенте его ожидали неприятности. Ушла в Москву жалоба на «линию Петерса». В дело вмешались Политбюро, Ленин. Владимир Ильич пишет:
«Для всей нашей Weltpolitik [14] дьявольски важно завоевать доверие туземцев; трижды и четырежды завоевать; доказать,что мы неимпериалисты, что мы уклонав эту сторону непотерпим.
14
Мировой политики
Это мировой вопрос, без преувеличения мировой.
Тут надо быть архистрогим.
Это скажется на Индии, на Востоке, тут шутить нельзя, тут надо быть 1000 раз осторожным».
Кончилось все тем, что Туркбюро, а в нем не всегда считались с местными условиями, подверглось реформированию. Петерс отстоял свои позиции. Он испытывал нечто вроде счастья от сознания того, что идет по правильному пути, остается верным партии.
Из Средней Азии Петерс вернулся в Москву. ВЧК к тому времени прекратила существовать. Перед Петерсом встал второе: что же дальше? Петерс пишет письмо Ленину — говорит в нем о непорядках на железной дороге, в торговле, в кооперации, в советских учреждениях, о взяточничестве. Справится ли с этим новая организация — Государственное политическое управление? Петерс просит назначить встречу. Ленин ему ответил:
«Тов. Петерс!
От свидания должен, к сожалению, по болезни отказаться». Ленин считал, что требуется новый взгляд на вещи. «Со взяткой и пр. и т. п. Государственное политическое управление может и должно бороться и карать расстрелом по суду. ГПУ должно войти в соглашение с Наркомюстом и через Политбюро провести соответствующую директиву и Наркомюсту и всем органам.
С ком. приветом Ленин».
…Впереди у Петерса были еще многие годы…
На десятилетие создания ВЧК Петерс получил и прикрепил к костюму орден Красного Знамени. Интересующимся говорил: «За активную борьбу с контрреволюцией». Поговаривали, что награда запоздала, но ведь так бывает часто: истинная награда приходит позже…
А еще ранее этих событий в какой-то чудесный день приехала к отцу в Москву малышка Мэй. Представилась всем, как это в обычаях Англии: «Мисс Мэй», — но ее сразу же стали называть «Маечка». Она запрыгала и захлопала в ладоши: гак понравилось ей новое имя. Мэй впервые увидела и своего явленного на свет брата, братика (Антонина родила Петерсу сына Игоря). Игорек по малолетству своему только лепетал, приводя в восторг сестричку.
Мэй была еще совсем ребенком, но многое уже воспринимала серьезно, по-взрослому. Она рассказала отцу, как однажды в Лондоне к ним приходил господин, который произвел большое впечатление на маму, то есть старшую Мэй. Потрепав щечки маленькой Мэй, игравшей перед домом, он не то спросил, не то констатиротировал: «А мне говорили, что ты не гуляешь, потому что нехорошие дяди стоят напротив вашего дома и выкрикивают разные скабрезности». — «Нет, я хорошо гуляю. А те дяди с плакатами давно ушли. Больше не приходят. Я гуляю», — с детской непосредственностью просветила тогда маленькая Мэй неожиданного гостя.
Петерс легко догадался, кто приходил в Лондоне в дом, где он когда-то был мужем и отцом. То был экс-консул Локкарт. И можно было лишь гадать, что преобладало тогда в разговоре Лоннарта со старшей Мэй: участливость, стремление постичь правду, истину?…Стерлось все, размылось во времени!
Как и раньше, Петерс работал нелегко, любил трудное, все, что не ораву давалось. Жил и работал, не давая себе спуску: вставал рано, ложился поздно, действовал смело.
Та давняя серебристо-белая полоска, которая выделялась в мягких волосах, как бы разошлась, мелко рассыпалась в поседевшей копне. Он становился старше, но не старился, продолжал удивлять окружающих — никогда не утомлялся! Полюбив охоту, мог десятки километров прошагать с ружьем по чащобам Подмосковья, поспевая за шустрой и проворной легавой. Лесной воздух струился, Петерс пил его жадно и ненасытно…
Люди с удивительной силой, никогда не впадающие в слабость, не думают о последнем дне своем. Такие мысли лишь для духовно дряхлых. Умирать? К чему это? Незачем!.. И несправедливо, когда человек кончает свой путь до срока, предназначенного ему природой. Не весь век вышел у Петерса, и обидно — никто в тот момент не защитил его, хотя закон преступили. Петерса не стало 25 апреля 1938 года.
Но в перипетиях того непростого времени имя Петерса не было забыто, его помнили, даже если имя его не называлось, помнили упрямо, верили: придет время, и сила справедливости встанет на защиту человека, носившего партийный билет за номером 0000107.
…Игорь, сын Петерса, повзрослев, отдался архитектуре. Дочь Петерса, Мэй, так любившая Лондон, где она родилась, будет тянуться в Россию, найдет себе на какое-то время занятие в Москве. Ближе к отцу, которого она так мало знала. Для нее отец навсегда остался загадкой, как и страна, которой он служил так страстно и самозабвенно!..
Страна внутренней немереной силы! Кто однажды повернулся к ней с надеждами и чаяниями, тот уже никогда не сможет остаться самим собой без нее. Колдовские чары? Внутренняя магическая сила? Кто может все это объяснить и надо ли объяснять? Любовь и ненависть в своей высшей точке не требуют никаких объяснений.
Даже чуждые души, боровшиеся с Россией, не могли избавиться от российского феномена. Историки скажут: «В 1942 году Черчилль, учитывая большой политический опыт разведчика-дипломата Локкарта, назначил его на ответственный пост генерального директора департамента по ведению политической войны. Локкарт координировал всю английскую пропаганду в годы второй мировой войны». Что это, простой парадокс? А может быть, у Локкарта пробудилось запоздалое (нет, не раскаяние) сознание, что когда-то он мог избрать путь вместе с Россией, путь, о котором ему говорил Петерс? Одно было ясно — Англия во второй мировой войне действительно не могла обойтись без России, чтобы выжить, существовать. И, думаем, Локкарт все это понимал.