Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Шрифт:
— У меня все в порядке.
— Черта с два, — сказал отец. — Черта с два все в порядке. Мне был двадцать один год в 1919-м, когда я повстречал твою маму, узнал, какая она, и женился на ней. Мне был двадцать один год тогда в Сан-Франциско, но я был уже старик, как сейчас. Все эти годы я ждал, когда расскажу тебе то, что решил рассказать в свое время, а вот теперь, когда время пришло, я вдруг все позабыл.
Я провалялся тут целый день и все тщился вспомнить, да куда там. У тебя-то самого все в порядке, это верно. Да на земле беспорядок, вот что. А человек должен жить на земле — ничего не поделаешь.
— Я видел по дороге китайский ресторан, —
— Но куда человеку деваться, чтобы жить можно было? — стоял на своем отец.
— Везде хорошо, — сказал я. — Вставай, отец, пойдем поедим.
— Сначала выпьем, — сказал отец.
Глава двадцать четвертая
Весли знакомится с писателем и пишет за него сценарий учебного фильма о пользе физкультуры
Когда мы с отцом приехали в Огайо, там было холодно и бело от снега, но в начале мая, как раз перед тем, как я получил приказ возвращаться в Нью-Йорк, появилось солнце, снег стаял и множество красок заблистало вокруг в новом, свежем сиянии года. Девушки стали неотразимо прелестны, я еле удерживался, чтобы не загораться страстью при встрече с каждой из них. Я еле удерживался от желания схватить их в объятия и целовать — за то, что они пережили еще одну зиму и были так восхитительны.
Работа в Огайо была у меня та же, что и в Нью-Йорке, и я был этим очень доволен, так как привык к столу и машинке. Работа была легкая, но нужно было участвовать в разных строях и смотрах и проходить все тот же крут обучения: физкультура, маршировка, классные занятия и, уж конечно, два-три учебных фильма в неделю.
Мне назначили койку одного малого, которого только что препроводили в госпиталь для исследования по поводу его повышенного интереса к тому, что он называл «лучами смерти». Ребята из этой казармы уверяли, что он и вправду сумасшедший, а поглядишь на него — такой же здоровый, как и все. Только он, кажется, верит, что в мировом пространстве скрыты какие-то смертоносные лучи, которыми стремится овладеть наука. Ребятам он рассказывал, будто он и сам работает над этими лучами и убежден, что в ближайшем будущем провернет через военное министерство в Вашингтоне нечто весьма значительное и секретное.
— Многого рассказать об этом не могу, — говорил он ребятам. — так как это самая грандиозная штука за всю эту войну, но думаю, я нашел решение задачи.
Ребята говорили, что он позаимствован идею из какого-нибудь комикса.
Другой парень из этой казармы проводил все вечера за чисткой обуви. У него было две пары казенных солдатских ботинок, две пары собственных выходных и пара кожаных шлепанцев. Товарищи по казарме сговорились между собой подставлять по очереди к его ботинкам еще чью-нибудь пару, и каждый вечер, вдобавок к своим собственным, он наводил блеск еще на пару чужих, не замечая обмана. Это был задумчивый парень, звали его Чарльз Блэндин. Я тоже давал ему чистить мои ботинки — отчасти потому, что таков был обычай в нашей казарме, а отчасти потому, что знал, что для Блэндена, чем больше ботинок, тем лучше. Он отдавал много времени каждой паре ботинок, и, как бы грязны или забрызганы они ни были, после чистки они блестели, как новенькие. Глядя на начищенные до блеска ботинки, он наслаждался.
В воинской части в Огайо не было так много писателей. Их насчитывалось что-то около десятка, и они совсем не были похожи на писателей нью-йоркских. Дело в том, что пребывание в Огайо считалось чем-то вроде ссылки. Первоначально все эти писатели побывали в Нью-Йорке, но не подошли под установленный образец, или, как говорится, «не справились с делом». Сосланные — люди горькие, а горький человечек куда приятней этакого бодрячка, так что здешние писатели показались мне гораздо симпатичнее нью-йоркских, хотя и эти писатели тоже не были настоящими.
Только один из них был настоящим писателем. Я слыхал о нем задолго до того, как меня взяли в армию, и когда я узнал, что он здесь, в нашей части, я достал его книги в городской библиотеке и прочел их. Всего у него было пятнадцать книг. В Огайо я достал одиннадцать из них. Все это были хорошие книги, а три из них были очень хорошие. Я не мог понять, что такому человеку, как он, делать в армии. Было ему тридцать пять лет. Походкой он чуть-чуть напоминал гориллу. Плечи и длинные руки тоже были, как у гориллы. Это был занятный парень, когда его узнаешь поближе, но лицо у него было какое-то страдающее. Он то и дело спотыкался на ходу, но никогда не падал. Люди, марширующие, как солдаты, постоянно скользят и падают, а он — нет. Спотыкался он чаще всех в нашем лагере, но ни разу не поскользнулся.
Писатели работали в здании, которое именовалось Производственным. Оно было расположено у подошвы холма, приблизительно в миле от наших казарм, но этот писатель попросил позволения работать в одном старом здании возле ротной линейки, и разрешение ему было дано. В этом доме не было отопления, да он ничего и не требовал, однако в скором времени там поставили для него угольную печку, а кое-что из хлама убрали. Когда мне поручили перепечатать какие-то бумажки, ротный командир не мог найти для меня места в канцелярии и приказал мне пойти в здание, где работал писатель, и спросить, не будет ли он возражать, если там поставят еще один стол и пишущую машинку.
Когда я вошел в помещение, я увидел, что писатель стоит у окна и смотрит на снег.
— Ротный командир приказал узнать, не будете ли вы возражать…
— Нет, конечно, — отвечал он.
Он даже не дал мне договорить, что, собственно, нужно ротному командиру. Однако это не было грубостью — просто он был очень нетерпелив.
— Так я принесу сюда стол и машинку, — сказал я.
— Я не знал, что вы писатель, — заметил он.
— Я не писатель, — сказал я. — Там, в Нью-Йорке, я печатал на машинке, и здесь мне предложили заняться тем же.
— Что вы печатаете?
— Расписание нарядов. Извещения. Списки всякого рода. Рапорты.
— И вам это нравится?
— Вполне подходяще. Я люблю сидеть за столом и печатать.
— Валяете устраивайтесь. Стол можно поставить вот сюда. В том углу — мой. Вы давно в армии?
— Почти пять месяцев. А вы?
— Почти шесть. Вам это, наверно, нравится так же, как и мне?
— А вам очень нравится?
— Ну, я вижу, вам это тоже не нравится.
— Но ведь должен же кто-нибудь служить в армии.
— Я воображал, что она может обойтись без меня, — сказал он.
К вечеру — а это был третий день моего пребывания в лагере — я кончил работу для ротного командира, поднялся со стула, зевнул и закурил сигарету.
— Тут у вас что-нибудь секретное? — спросил писатель.
— Не думаю.
— Позвольте тогда взглянуть?
Я не возражая, и он просмотрел бумаги. Там было три информационные сводки, расписание нарядов и список личного состава части.
— Превосходно, — сказал он, — И вы все это отлично напечатали. Сыграем?