Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Шрифт:
— Кто это? — спросил я.
— Не знаю, — сказал Виктор. — Наверно, одна из его милочек.
— Ты хочешь сказать возлюбленная?
— Да нет, что ты. У Доминика никогда ничего серьезного с ними не было. Нравится она тебе?
— Я бы не прочь написать ей письмишко при случае.
— А зачем?
— Так. Сам не знаю.
— Можно ее разыскать, если ты в самом деле хочешь с ней переписываться.
Я немного подумал и решил лучше подождать для этого кого-нибудь другого. Почему-то я чувствовал себя ужасно несчастным. А Виктору хоть бы что, и я не мог этого понять. Не видно было, чтобы он хотел сорвать с нее одежды или почувствовал себя несчастным из-за нее.
— Тебе не жалко таких девушек? — спросил я.
— У
— Не жалко, что она ведет такую жизнь?
— Не думаю, чтобы она годилась на что-нибудь другое.
— По-твоему, она не могла бы стать хорошей матерью?
— Может быть, — сказал Виктор. — Может быть, она и выйдет когда-нибудь замуж и обзаведется семьей.
— Ты думаешь, кто-нибудь может еще жениться на такой девушке?
— Если кому-нибудь она сильно понравится и он ничего знать не будет или кто-нибудь полюбит ее так, что ему это будет все равно, он мог бы и жениться, я думаю. Это был бы, наверно, кто-нибудь, кто тоже в жизни немало повидал.
— И такая женитьба могла бы быть счастливой, по-твоему?
— Может быть, — сказал Виктор. — У тебя есть девушка?
— Нет.
— А вот это моя.
Виктор достал из бумажника фотографию и протянул ее мне. Эта девушка на фотографии была даже еще красивее той, что пила с нами. И мало того, что была красивее, в ней было что-то такое хорошее, что живет в ней давно и проживет еще долго. Это видно было по ее лицу так же ясно, как и самое лицо.
— Очень красивая девушка, — сказал я. — Кто она такая?
— Дочка одной из подруг моей матери, они наши соседи. Ей только семнадцать сейчас, но мы уже давно любим друг друга, и как только война кончится, мы поженимся.
Так мы с Виктором сидели, пили и болтали. Немного погодя я стал как будто понимать его и его семью, но все-таки кое-что в их жизни оставалось для меня неясно — слишком уж много всякого происходило с ними в одно и то же время. Однако сами они как будто ухитрялись оставаться честными, порядочными людьми.
Глава четырнадцатая
Джо Фоксхол, Виктор Тоска и Весли Джексон проводят ночь в Чикаго по дороге в Нью-Йорк
Для нас троих из роты «Б», назначенных в Нью-Йорк — Джо Фоксхола, Виктора Тоска и меня, — наступил наконец долгожданный день отъезда. Стоило нам сесть в поезд, как Джо Фоксхол сразу заговорил:
— О чем я позабыл тебе сказать, — начал он, — так это о постоянном чувстве подавленности, которое угнетает наше сознание с того момента, как нас начинают перерабатывать из свободной человеческой личности в то, что наши офицеры любят называть бойцом. Несомненно, всякий человек, попав в армию, становится бойцом, но мне кажется, это не совсем тот боец, которого имеют в виду офицеры. Он вступает в битву против скуки, безнадежности и целой армии мелких притеснений, которые как будто специально придуманы для того, чтобы низвести человека до уровня человекоподобной обезьяны порядковый номер такой-то.
— Иными словами, — продолжал Джо, — он бьется за свободу своей собственной маленькой нации, которую составляет он один и никто другой во всем мире. И ему совсем не кажется, что он борется за нечто слишком уж малое. Он сражается со всеми мелкими группировками условий и обстоятельств, которые стремятся напасть на него из-за угла и по возможности сломить его дух. Он борется против всяческих унижений и оскорблений. Но такая борьба всегда безнадежна, ибо неприятельские резервы неисчерпаемы. Что бы с ним вообще ни происходило, наяву или во сне, все равно его неизменно угнетают. Это как болезнь, которую невозможно излечить. Единственное лекарство — это всеобщий мир и извещение о том, что от вас больше не требуется делать то, что вам приказано; можете отправляться домой и быть счастливым или несчастливым и делать все, что вам нравится. Есть, конечно, еще одно лекарство, но оно не по мне. Смерть — это тоже лекарство от кори, но я вам его не советую.
Когда поезд отошел от вокзала и повез нас в наше долгое путешествие через всю страну, мы все трое повеселели. К тому же приближалось рождество, а это мое любимое время в году.
Джо Фоксхолу уже и прежде доводилось пересекать всю Америку, для него это не было новостью, а нам с Виктором все было в диковинку.
Для нас это была новая, замечательная штука, и мы никак не могли насладиться вдоволь. Поезд был, конечно, битком набит — солдаты всех родов войск без конца разъезжали взад и вперед по стране, — но Джо завязал знакомство с кондуктором, мы дали кому следует на чай, и нас поместили в отдельное купе. Там было довольно-таки тесно, но в армии теснота — дело привычное. Мы бросили жребий, кому какая койка достанется, и вышло так, что Джо Фоксхол получил самую плохую, но он не возражал и не требовал чтобы мы кидали жребий до двух раз из трех, как это делают некоторые ребята. Мне досталась самая лучшая, а Виктору — вторая по качеству. То есть я получил нижнюю койку и, значит, мог всю ночь любоваться в окно пейзажем. Виктору досталась верхняя, она была не хуже нижней, только лазить высоко и окна под рукой не было. А Джо получил скамью под прямым углом к нижней койке, и на ночь проводник превращал ее в постель. Утром, когда мы встали, проводник пришел, разобрал нижнюю койку и укрепил столик между сиденьями, так что нам было на что облокотиться.
Мы могли сидеть за столом, есть, разговаривать, играть в карты, читать, писать письма или даже стихи. Писал стихи Джо Фоксхол, но он их нам не читал и не давал читать самим. Говорил, что они недостаточно хороши для чтения. Я спросил, какими же должны быть стихи, чтобы их можно было читать, и он сказал, что они должны быть так же прекрасны, как самые лучшие стихи, которые когда-либо были написаны. Что же это за стихи, спросил я, и он сказал, что это стихи Джемса Джойса, под названием «Ecce puer» [7] . В этих стихах, по его словам, сказано почти все, что вообще может сказать человек, а в них всего восемь строк. Я попросил его прочесть нам эти стихи, но он говорит — забыл, и я тогда говорю, как же он может считать, что эти стихи такие великолепные, если он их даже не может припомнить; а он говорит: «Не знаю как, но все равно это правда». Эти стихи он прочел в «Нью рипаблик» шесть или семь лет тому назад и до сих пор убежден, что это величайшие стихи в мире.
7
«Вот это мальчик» (лат.).
Виктор ни о Джемсе Джойсе, ни о «Нью рипаблик» никогда не слыхал и не подозревал, что стихи такая важная вещь, что о них можно долго разговаривать, но все-таки слушал и не говорит: «Ерунда!» — как это делают люди, которые не очень-то хорошо в чем-нибудь разбираются. Он просто слушал и не думал, что мы с Джо сумасшедшие. Восемь строк стихов, что-нибудь около сорока слов — и это величайшая поэма в мире! Виктор не говорил: «Ну и что?» Он был из хорошей, простой семьи, такие люди всегда остаются чистыми и порядочными.
У Джо Фоксхола была с собой портативная пишущая машинка, но он редко когда ею пользовался. Он предпочитал писать стихи тихо. Если уж подымать такой шум, нужно быть прежде уверенным, что стихи стоят того. Много вещей наговорит еще Джо за время нашей поездки, и я рад, что почти ничего не забыл, так как он всегда говорит что-нибудь интересное.
Мы играли в карты, распевали песни, а когда подъезжали к какой-нибудь станции, где поезд стоял подольше, мы выбегали и осматривали город и приносили с собой в вагон много всякой еды, так что нам не приходилось занимать очередь, чтобы пообедать в вагон-ресторане.