Человеческая комедия
Шрифт:
– Вот тебе двадцать су на новый год и нишкни. Проваливай!
– сказал ему Гранде.
– Нанета отвезет тебе тачку… Нанета, а мои вертушки пошли к обедне?
– Да, сударь.
– Ну, живо! За работу!
– крикнул он, взваливая на нее мешки.
Мигом деньги были перенесены в его комнату, и Гранде заперся там.
– Когда завтрак будет готов, постучишь мне в стену. Отвези тачку в контору.
Завтракать сели только в десять.
– Авось отец не вздумает посмотреть твое золото, - сказала г-жа Гранде дочери, возвращаясь домой после обедни.
– В крайнем случае сделай вид, что ты совсем замерзла. А ко дню
Гранде спустился по лестнице, раздумывая о том, как быстрее превратить свои парижские экю в чистое золото, и о том, как удалась ему спекуляция государственною рентой. Он решил и впредь вкладывать свои доходы в государственную ренту, пока курс ее не дойдет до ста франков. Размышления, гибельные для Евгении. Как только он вошел, обе женщины поздравили его с новым годом: дочь - обняв за шею и ласкаясь к нему, г-жа Гранде - степенно и с достоинством.
– А, дитя мое, - сказал он, целуя Евгению в щеку, - видишь, я для тебя работаю! Твоего счастья хочу. Чтобы быть счастливым, нужны деньги. Без денег далеко не уйдешь. Вот тебе новенький двойной наполеондор, я заказал привезти его из Парижа. По совести скажу, в доме ни крупицы золота. Только у тебя золото. Покажи-ка мне свое золото, дочка.
– Ой, до чего холодно! Давайте завтракать, - ответила ему Евгения.
– Значит, после завтрака, а? Это поможет пищеварению. Толстяк де Грассен все-таки прислал нам кое-что. Молодец де Грассен, я им доволен! Увалень этот оказывает услугу Шарлю, да еще даром. Он отлично устраивает дела покойника Гранде.
– Ууу!..
– произнес он с полным ртом после паузы.
– Недурно! Кушай, кушай, женушка! Этим два дня сыт будешь.
– Мне не хочется есть. Мое здоровье никуда не годится, ты хорошо знаешь.
– Ну вот еще! Можешь нагружаться без опаски, не лопнешь; ты из Бертельеров, женщина крепкая. Ты чуточку пожелтела, да я люблю желтое.
Приговоренный ждет позорной публичной казни, может быть, с меньшим ужасом, чем г-жа Гранде и ее дочь ждали событий, которыми должен был закончиться этот семейный завтрак. Чем веселее болтал и ел старый винодел, тем сильнее сжимались сердца обеих женщин. В эту тяжкую минуту у Евгении была по крайней мере опора: она черпала силу в своей любви.
“Ради него, ради него, - говорила она себе, - я готова тысячу раз умереть!”
При этой мысли она бросала на мать взгляды, горевшие мужеством.
– Убери все это, - сказал Гранде Нанете, когда около одиннадцати кончили завтракать, - а стола не трогай. Нам удобно будет смотреть тут, у камелька, твое маленькое сокровище, - сказал он, глядя на Евгению.
– Нет, разве оно маленькое? Честное слово! У тебя пять тысяч девятьсот пятьдесят девять франков золотом, да нынче утром я дал тебе сорок: выходит - без одного шесть тысяч франков. Ладно, подарю тебе, сам подарю франк этот - для круглого счета, потому что, видишь ли, дочка… А ты что, Нанета, развесила уши? Проваливай и принимайся за свое дело, - сказал добряк.
Нанета исчезла.
– Послушай, Евгения! Ты должна отдать мне свое золото. Ведь ты не откажешь отцу, доченька, а?
Обе женщины молчали.
– У меня больше нет золота. Было и не стало. Я верну тебе шесть тысяч франков в ливрах, и ты поместишь их, как я тебе скажу. Не заботься о свадебном подарке. Когда я буду выдавать тебя замуж, а это не за горами, я найду тебе жениха, который сможет преподнести
Евгения встала, но, сделав несколько шагов к двери, круто повернулась, взглянула отцу в лицо и сказала:
– У меня нет больше моего золота.
– У тебя нет больше твоего золота!
– вскричал Гранде, подскочив, как лошадь, услышавшая пушечный выстрел в десяти шагах.
– Нет у меня, нет больше золота!
– Ты шутишь, Евгения?
– Нет.
– Клянусь садовым ножом моего отца!
Когда бочар клялся так, потолок дрожал.
– Пресвятой боже! Барыня вся побелела!
– закричала Нанета.
– Гранде, твой гнев убьет меня, - промолвила бедная женщина.
– Та-та-та-та-та! В вашей семье все живучие, никакая смерть вас не берет!.. Евгения, куда вы девали свои монеты?
– крикнул он, кидаясь к дочери.
– Сударь, - сказала Евгения, стоя на коленях возле г-жи Гранде, - матушке очень нехорошо… видите… Не убивайте ее.
Гранде испугала бледность, разлившаяся по лицу жены, еще недавно желтому.
– Нанета, помоги мне лечь в постель, - сказала г-жа Гранде слабым голосом.
– Я умираю…
Нанета сейчас же взяла свою хозяйку под руку, то же сделала Евгения, и им с величайшим трудом удалось подняться с ней до ее комнаты, - она падала без чувств на каждой ступеньке. Гранде остался один. Все же через несколько минут он поднялся на семь или восемь ступенек и крикнул:
– Евгения, когда мать ляжет в постель, вы спуститесь вниз!
– Хорошо, отец.
Успокоив мать, она не замедлила прийти.
– Дочь моя, - сказал ей Гранде, - вы скажете мне, где ваше сокровище?
– Отец, если вы делаете мне подарки, которыми я не могу распоряжаться, как хочу, то возьмите их обратно, - холодно ответила Евгения, взяв с камина наполеондор и подавая отцу.
Гранде быстро схватил наполеондор и сунул его в карман жилета.
– Ну, конечно, я не дам тебе больше ничего! Ни вот столечко!
– сказал он, щелкнув ногтем большого пальца о зубы.
– Так вы, значит, презираете своего отца? Не доверяете ему? Не знаете, что такое отец? Если он не все для вас, так, значит, он - ничто? Где ваше золото?
– Отец, я люблю вас и уважаю, несмотря на ваш гнев, но осмелюсь вам заметить: мне двадцать три года. Вы достаточно часто говорили, что я совершеннолетняя, и я это знаю. Я сделала со своими деньгами то, что хотела, и будьте покойны - они помещены хорошо…