Человеческая комедия
Шрифт:
Он подошел к письменному столу и сел в кресло. Лицо его вновь стало бледным и спокойным.
– Так, так!
– сказал он, повернувшись ко мне.- Вы, несомненно, увидите сейчас ту красавицу, о которой я когда-то рассказывал вам. Я слышу в коридоре шаги аристократических ножек.
В самом деле, молодой франт вошел, ведя под руку даму, и я сразу узнал в ней одну из дочерей старика Горио, а по описанию Гобсека, ту самую графиню, в чью опочивальню он проник однажды. Она же сначала не заметила меня, так как я стоял в оконной нише и тотчас повернулся лицом к стеклу.
Войдя в сырую и темную комнату ростовщика, графиня бросила недоверчивый взгляд на Максима
– Да и самые добродетели этой женщины, несомненно, были его оружием!
– воскликнула виконтесса.- Он пользовался ее преданностью, умел разжалобить до
слез, играл на великодушии, свойственном нашему полу, злоупотреблял ее нежностью и очень дорого продавал ей преступные радости…
– Должен вам признаться, - заметил Дервиль, не понимая знаков, которые делала ему госпожа де Гранлье, - я не оплакивал участи этого несчастного создания, пленительного в глазах света и ужасного для тех, кто читал в ее сердце, но я с отвращением смотрел на ее молодого спутника, сущего убийцу, хотя у него было такое ясное чело, румяные, свежие уста, милая улыбка, белоснежные зубы и ангельский облик. Оба они в эту минуту стояли перед своим судьей, а он наблюдал за ними таким взглядом, каким, верно, в шестнадцатом веке старый монах-доминиканец смотрел на пытки каких-нибудь двух мавров в глубоком подземелье святейшей инквизиции.
– Сударь, -заговорила графиня срывающимся голосом, - можно получить вот за эти бриллианты полную их стоимость, оставив, однако, за собою право выкупить их? И она протянула Гобсеку ларчик.
– Можно, сударыня, - вмешался я, выходя из оконной ниши.
Графиня быстро повернулась в мою сторону, вздрогнула, узнав меня, и бросила мне взгляд, который на любом языке означает: “Не выдавайте”.
– У нас, юристов, такая сделка именуется “условной продажей, с правом последующего выкупа”, и состоит она в передаче движимого или недвижимого имущества на определенный срок, по истечении коего собственность может быть возвращена владельцу при внесении им покупщику обусловленной суммы.
Графиня вздохнула с облегчением. Максим де Трай нахмурился, видимо, опасаясь, что при такой сделке ростовщик даст меньше, ибо ценность бриллиантов неустойчива. Гобсек молча схватил лупу и принялся
рассматривать содержимое ларчика, Проживи я на свете еще сто лет, мне не забыть этой картины. Бледное лицо его разрумянилось, глаза загорелись каким-то сверхъестественным огнем, словно в них отражалось сверкание бриллиантов. Он встал, подошел к окну и, разглядывая драгоценности, подносил их так близко к своему беззубому рту, словно хотел проглотить их. Он бормотал какие-то бессвязные слова, доставал из ларчика то браслеты, то серьги с подвесками, то ожерелья, то диадемы, поворачивал их, определяя чистоту воды, оттенок и грань алмазов, искал, нет ли изъяна. Он вытаскивал их из ларчика, укладывал обратно, опять вынимал, опять поворачивал, чтобы они заиграли всеми таившимися в них огнями. В эту минуту он был скорее ребенком, чем стариком, или, вернее, он был и ребенком и стариком.
– Хороши!
И, сердито бросая эти слова, он с невыразимым наслаждением рассматривал бриллианты один за другим.
– Хорош! Без единого пятнышка!
– бормотал он.- А вот на этом точечка! А тут трещинка! А этот красавец! Красавец!
Все его бледное лицо было освещено переливающимися отблесками алмазов, и мне пришли на память в эту
минуту зеленоватые старые зеркала в провинциальных гостиницах, тусклое стекло которых совсем не отражает световых бликов, а смельчаку, дерзнувшему поглядеться в них, преподносит образ человека, умирающего от апоплексического удара.
– Ну так как же?
– спросил граф, хлопнув Гобсека по плечу.
Старый младенец вздрогнул. Он оторвался от любимых игрушек, положил их на письменный стол, сел в кресло и вновь стал только ростовщиком, учтивым, но холодным и жестким, как мраморный столб.
– Сколько вы желали бы занять?
– Сто тысяч. На три года, - ответил граф.
– Что ж, можно, - согласился Гобсек, осторожно доставая из шкатулки красного дерева свою драгоценность - неоценимые, точнейшие весы.
Он взвесил бриллианты, определяя на глаз (бог весть как) вес старинной оправы. Во время этой операции лицо его выражало и ликование и стремление побороть его. Графиня словно оцепенела, погрузившись в раздумье; и я порадовался за нее — мне казалось, что эта женщина увидела вдруг, в какую глубокую пропасть она скатилась. Значит, совесть у нее еще не совсем заглохла, и, может быть, достаточно только некоторого усилия, достаточно лишь протянуть сострадательно руку, чтобы спасти ее. И я сделал попытку.
– Это ваши собственные бриллианты, сударыня?
– спросил я.
– Да, сударь, - ответила она, надменно взглянув на меня.
– Пишите акт о продаже с последующим выкупом, болтун, -сказал Гобсек и, встав из-за стола, указал мне рукой на свое кресло.
– Вы, сударыня, вероятно, замужем?
– задал я второй вопрос.
Графиня нетерпеливо кивнула головой.
– Я отказываюсь составлять акт!
– воскликнул я.
– Почему это?
– спросил Гобсек.
– Как “почему”?
– возмутился я и, отведя старика к окну, вполголоса сказал: - Замужняя женщина во всем зависит от мужа, сделка будет признана незаконной, а вам не удастся сослаться на свое неведение, раз налицо будет акт. Вам придется предъявить эти бриллианты, так как в акте будут указаны их вес, стоимость и грань.
Гобсек прервал меня кивком головы и повернулся к двум преступникам.
– Он прав. Условия меняются. Восемьдесят тысяч наличными, а бриллианты останутся у меня, -добавил он глухим и тоненьким голоском.- При сделках на движимое имущество собственность лучше всяких актов.
– Но…- заговорил было де Трай.
– Соглашайтесь или берите обратно, - перебил его Гобсек и протянул ларчик графине.- Я не хочу рисковать.
– Гораздо лучше для вас броситься к ногам мужа, - шепнул я графине.