Человеческий крокет
Шрифт:
Ой, ну не знаю, беспечно отвечала та, к восторгу Чарльза выдувая идеально круглое дымное колечко. Намотала на палец черный локон, улизнувший из ленточных уз, улыбнулась Чарльзу. На ней был старый шелковый пейслийский халат Гордона и ночнушка, такая красивая, что в ней хоть на танцы, — длинный кружевной лиф и косая юбка устричного атласа, — и в неприбранности своей Элайза была до того прекрасна, что у Гордона, который незамеченным замер в дверях, сжалось сердце. Я бы их выпустила где-нибудь на большом зеленом лугу, наконец сказала Элайза, и
— Гиль, дичь и дурь, — протелеграфировала в ответ Вдова.
Овсянка у Изобел собралась островком посреди молочного пруда, серым и комковатым, как расплавленные мозги. Изобел запустила ложку в середину овсяного островка и вообразила, как бегает по Элайзиному зеленому лугу. Вот она, Изобел, крохотная фигурка в океане зелени.
— Ты будешь есть или играться? — сурово осведомилась Вдова.
Не надо так разговаривать с моим ребенком, сказала Элайза, встала и оттолкнула стул, будто вот-вот бросится на Вдову со столовым ножом. Халат соскользнул, обнажив плечо и северное полушарие гладкой круглой груди, что вздымалась над кружевными зарослями. Кожа у Элайзы была безупречна — Чарльзу она напоминала мягкий творог, который готовила Вдова, только без мускатных веснушек, как у него самого.
— Посмотри на себя, шлюха, — прошипела Вдова, и Изобел поджала пальцы на ногах и принялась быстро-быстро поедать овсянку.
— Что тут такое? — спросил Гордон, входя в столовую.
Рубашка у Гордона (накрахмаленная Вдовой) и свежевыбритое лицо были так свежи, так чисты, что все устыдились и за столом наступило перемирие.
Гордон вдруг подхватил Изобел со стула — она и ложку не успела положить — и подбросил так высоко, что казалось, она вовсе не приземлится.
— Осторожнее — ты ее на абажур подвесишь, — попеняла ему Вдова.
Появилась Винни, в поход на работу экипированная шляпой и сумочкой.
— Описается же, — предупредила она.
И не подумаешь, что у нее есть свой дом, вслух сказала Элайза, вечно здесь торчит.
Гордон водрузил Изобел на стул и сказал Вдове:
— Если б в этом доме изредка веселились — вот был бы ужас, правда? — а та ответила:
— Оставь, пожалуйста, этот тон, Гордон.
Винни тоже не упустила шанса вклиниться.
— Веселье, Гордон, — усмехнулась она, — рубашки тебе не постирает.
— Что это вообще значит, Винни? — Гордон резко развернулся к ней, а она села за стол и налила себе чая, поскольку ответа не придумала.
Ой, голубчик, проворковала Элайза, подошла к Гордону, прижалась к нему всем атласно-кружевным телом, и Винни пришлось рукой закрыть Чарльзу глаза. Руки Элайзы скользнули Гордону на талию, под пиджак, высвободили рубашку и майку из брюк, ладони проползли по спине до самых лопаток, и Гордон не сдержал постыдного стона. Винни и Вдова зеркалами отражали гадливость друг друга. Губы Винни надулись, как у карпа. «Шлюха», — украдкой бормотала она чайнику.
Элайза встала на цыпочки, зашептала Гордону в ухо, и кудри ее щекотали ему щеку, а голос ее был как жженый сахар: Голубчик, если мы вскорости не поселимся отдельно, я от тебя уйду. Ты понял меня?
Миссис Бакстер
Ребенок у миссис Бакстер был недоношенный, слишком рано родился и умер, так и не увидев дневного света.
— Нежизнеспособный, — сказала Вдова наутро за яйцами-пашот, а Гордон сказал:
— Тш-ш, — и указал на Одри. Та, впрочем, была занята — ловила яйцо, убегавшее с тарелки, — и ничего не заметила.
Потом, когда Одри ушла домой, Чарльз спросил, что такое нежизнеспособный, и Винни ответила:
— Мертвый, — как обычно не церемонясь. Она жевала тост, ожидая, когда ее подбросят до работы.
— Куда девают мертвых детей? — спросил Чарльз.
Винни ни капли не растерялась:
— В землю кладут.
И Вдова зацокала языком от такой прямолинейности.
— Они, естественно, отправляются на небеса, — утешила Вдова, — дети улетают на небеса и становятся ангелочками.
Чарльз вопросительно посмотрел на Элайзу. Если Элайза не подтверждала, дети не верили почти ничему.
На ремонт в детский магазин, сказала она, к досаде Винни и Вдовы.
— А если не поторопишься в школу, — прокаркала Вдова Чарльзу, — тебя тоже отнесут в детский магазин и обменяют на другую модель! — Довольная своей уловкой, Вдова победно ухмыльнулась Элайзе и отбыла из столовой.
Элайза сощурилась и закурила. В один прекрасный день, сказала она, в один прекрасный день я убью эту старую сволочь.
— Нам действительно пора жить своим домом, — рискнул Гордон.
Вдова в кухне месила тесто для воскресного пирога с плодами ее собственных «викторий» — на столе стояла огромная фарфоровая ваза красных слив. Ошалев от благоухания, по ним медленно ползла оса. Вдова скрестила руки, подперев тощую грудь, и обсыпала блузку мукой. Она спала и видела избавиться от Элайзы, но, едва доходило до дела, мысль о том, что Гордон («сыночек») уйдет из дома, оказывалась невыносима.
— Не вижу смысла, — сказала она, — у меня тут места полно, и без меня некому о тебе заботиться, и вообще этот дом однажды станет твоим. Очень скоро, — прибавила она, и голос у нее дрогнул.
Она фартуком промокнула глаза, и Гордон сказал:
— Ну полно, полно, — и обхватил ее руками.
Элайза хладно лежала в постели подле Гордона. В не ахти какой постели. Простыни в «Ардене» были жестки, как оберточная бумага. Через ледяное плечо Элайза сказала ему: Ты посмотри на нее — почему она не уедет, не поселится, с Винни, отдала бы нам дом или хоть денег с лавки? Лавка ведь твоя, она уже старуха, чего она за эту лавку цепляется? Мы бы продали, выручили бы денег, убрались бы из этой адской дыры. Добились бы чего-нибудь.