Человечность
Шрифт:
Жомов лежал, запрокинув голову, широко открыв глаза. Губы у него беззвучно дрогнули и застыли.
Луна больше не показывалась.
Дон. Красноармейцы пили пригоршнями, пили из касок, споласкивали лица. А как много высыпало на берег: целый батальон! Он отовсюду набирался по капле и вот потоком скатился к Дону.
Река напоила людей, успокоила их разгоряченные тела и тут же встала перед ними безмолвной и опасной преградой. На берегу — ничего, кроме лозы. Люди связывали с Доном слишком много надежд и теперь были будто обмануты им.
Здесь, на берегу, полковой комиссар остро почувствовал,
— Товарищ полковой комиссар, половину людей лучше поставить в охранение!
Храпов понял, почему Вышегор предложил это: чтобы занять бойцов, не дать им в растерянности топтаться на берегу.
— Да-да… Босых, еще одну роту в охранение!
Босых повел красноармейцев. Шли неохотно, оглядывались: а как с переправой?
Вдали засветилось небо, забухали разрывы. Левее охранения изредка вспыхивали ракеты, пулеметчик не спеша отбивал «чечетку»: та-та, та-та-та.
Наконец, томительная неизвестность кончилась: по цепи передали, что обнаружена линия телеграфных столбов.
Саша Лагин лежал в цепи. Говорить не хотелось. Не хотелось возвращаться к одному и тому же — к переправе. Мысль искала какую-то нервущуюся нить… И за Доном будут бои и еще на многих реках и переправах. Придется отвоевывать села, города, тысячекилометровые пространства у тех самых немцев, которые вот-вот нагрянут сюда. Это и есть простая истина, ради которой они лежали в охранении. Уходить-то, собственно, некуда и рассчитывать на лучшее место нечего: там будет так же… Пока идет война, все это будет повторяться. Где сейчас ты, тут и твое место. Женька Крылов сказал бы: «Не считай лесом лишь тот лес, который за лесом…» Женька-романтик умел говорить мудрые слова. Однажды он пожелал: «Хорошо бы испытать все, понимаешь, буквально все, а потом встретиться, через много лет». Он как в воду смотрел…
Рядом тихо переговаривались ребята из третьего взвода. Их осталось четверо — Малинин, Прошин, Ляликов и Переводов.
— А как ты попал к Босых?
— Мы Курочкина выносили — я, Клюев и Ванюшин, — его в бок ранило, вот сюда. Принесли в кусты, а он готов, не дышит. Тут опять немцы, мы еле ушли, от своих отбились. Потом Босых встретили…
— А Клюев с Ванюшиным?
— Ночью потерялись…
— Говорят, Писецкого видели, убитого…
Ребята помолчали.
— Утро скоро…
Да, скоро, а переправы еще не было, и говорить о ней не хотелось. Откуда-то издалека, из полузабытого мира, донесся голос Ляликова, приковал к себе Сашино внимание, будоража сокровенное, невысказанное…
Послушай… нас одной судьбы оковы Связали навсегда… ошибкой, может быть, Не мне и не тебе судить. Ты молода летами и душою, В огромной книге жизни ты прочла Один заглавный лист, и пред тобою Открыто море счастия и зла. Иди любой дорогой, Надейся и мечтай — вдали надежды много, А в прошлом жизнь твоя бела!Мысли, чувства и образы поэта, такие далекие и в то же время
Телеграфные столбы валили одновременно на участке в несколько сотен метров. Столб окапывали саперными лопатками, раскачивали, вытаскивали из земли и торопливо несли к воде, где вязали плоты. Проволоку разрывали руками, сгибая и разгибая, пока не разламывалась. Два мотка были уже готовы, а старший лейтенант Савельев требовал еще: от этой нити зависела скорость переправы.
Работали и бойцы, и командиры. Полковой комиссар Храпов вместе с саперами стоял в воде, подтягивал и вязал бревна. На берегу вкопали столб, к столбу привязали конец троса, а трос пропустили сквозь проволочные кольца на плотах.
— Готово?
— Готово!
— Саперы по местам!
По мере того, как плоты будут отдаляться от берега, саперы начнут разматывать трос. На той стороне они подтянут плоты вверх по течению, пока трос не станет перпендикулярно к берегу. Тогда они вроют в землю еще один столб и туго закрепят другой конец троса.
Первую партию составили саперы и группа разведки со старшим лейтенантом Босых. Саперы закончат работы, а Босых обследует местность и выставит охранение.
Плоты тяжело отвалили от берега. Красноармейцы саперными лопатками гребли поперек течения. Приглушенный голос командовал: «И-и раз… И-и два!»
Когда плоты скрылись из вида, на берегу стало пустынно и одиноко. Людям теперь не оставалось ничего, кроме ожидания и неизвестности. Вдруг плоты не вернутся или вернутся слишком поздно? Минуты бежали, небо на востоке вот-вот начнет предательски бледнеть.
Вышегор сполоснул лицо донской водой, поднялся на берег. Позади неотступно следовал Филатов. Теплое чувство к пареньку заставило Вышегора обернуться:
— Ну, все в порядке!
Навстречу ему поднимали головы бойцы охранения.
10
И ЧЕЛОВЕК ПОЕТ ЛЕБЕДИНУЮ ПЕСНЮ!
Лейтенант Фролов кратчайшим путем спешил к Дону. За спиной, все ближе, рокотали моторы.
Группа миновала поле, достигла кустов, скатилась в овраг. Потирая ушибленную ногу, Фролов выбрался на противоположную сторону. Впереди опять было открытое место, за ним темнел кустарник.
— Туда!
Успеть перебежать поле — это единственный шанс. Пять, двадцать, сто метров… Склон. Лощинка, еще немного, еще чуть-чуть… Не успели! Ночь раскололась. Промелькнула испуганная птица.
Фролов плюхнулся на землю и тотчас понял: стреляли не сюда.
Отряд вел бой, Дон — рядом. Кромка лозы — это и есть берег. Черт, прижали у самого Дона…
Последний рывок. Фролов жадно выпил несколько пригоршней тепловатой воды. Теперь можно было раздеться и плыть. Ради этого момента столько всего осталось позади. И никто ни в чем не упрекнет лейтенанта Фролова: он сделал, что мог. Но сделал ли? Чертовщина, разве не он привел сюда немцев? Останься он там — были бы они здесь?