Человечность
Шрифт:
Наступает пауза. Пленные разбредаются по привокзальной площади. Крылов и Антипин не спеша направились к ближайшей хате, полные страха, что их окликнут и остановят. Не окликнули. Они уже у угла. Во дворе. Плетень. Еще плетень. За ним широкая прямая улица, а дальше опять огороды и хаты, клином вдающиеся в степь.
Женька Крылов приседает у плетня, пытается унять волнение. Вот выйдут они сейчас на дорогу и — конец. Здесь их слепой не заметит. Может быть, конвоиры уже хватились их… Но он уже чувствовал вольный степной ветер. Будь что будет!
Он
Крылов перешагнул через порог, опустился на скамью, ошеломленный уютом и тишиной.
Женщина налила в тарелки борщ, отрезала по куску хлеба. Домашняя пища, уют и покой на несколько минут подавили у них все мысли. Такой вкусной пищи Женька Крылов никогда, наверное, не ел…
— Спасибо, мать.
— Вода в умывальнике…
Хозяйка подала кусочек настоящего туалетного мыла, и Женька опять забылся, вдыхая такой необычный, такой освежающий аромат. Пока они умывались, она принесла пару калош и старые телогрейки.
— Куда же теперь?
— Подальше отсюда…
— Племянница говорила, в Верхне-Чирском их нет…
Смеркалось, женщина проводила беглецов до угла огорода, показала в степь:
— Хутор через три километра.
Свобода! Тело будто невесомое — так бы идти и идти наедине с ночью. Только сначала немного отдохнуть, чуть-чуть, несколько минут…
Тепло и темнота убаюкивали их, они не заметили, как уснули. Потом Женька почувствовал что-то лишнее, открыл глаза. Была черная ночь, за воротник текла вода. Дождь…
Женька вскочил: а если бы дождя не было, и они проспали до утра, как тот избитый парень! Днем их заметили бы… Мысль о концлагере испугала его, причинила ему почти физическую боль. Сейчас, во время дождя, там ужасно…
— Считай, что нам опять повезло, — сказал Илья.
Дождь лил не переставая, было темно, как в погребе. Они шли неведомо куда.
Неожиданно перед ними выросло строение. Кроме глухо шумевшего дождя, ничего не было слышно. Они приблизились вплотную, пошли вдоль стены, провалились внутрь, нащупали что-то сухое, мягкое, потонули в нем. Засыпая, Женька Крылов подумал, что окончательно затерялся в этом уголке земли, в шуме дождя, в ночи, и уже никто не отыщет его следы.
Когда он проснулся, солнечный свет весело заливал недостроенное помещение. Они спали на ворохе пакли. Отряхнувшись, они выглянули из своего убежища. Среди плетней и фруктовых деревьев дремал хутор. Над ближней хатой вился дымок. Пахло кизяком, полынью, навозом, жженой картофельной ботвой. За плетнем работала женщина — что-то глухо ударяло о стенки ведра.
Они
— Пошли…
Женька Крылов взглянул на Илью, впервые поразился его удручающему виду: глубоко запавшие глаза, серое лицо, латаная-перелатаная, волглая от ночного дождя телогрейка, грязные солдатские брюки, старые калоши, подвязанные к ногам обрывками пакли. Сам Женька выглядел, наверное, не лучше.
Они пересекли улицу.
— Здравствуйте…
Женщина подняла голову, испуганно, боком отступила от плетня, заспешила в хату. Потом к ним вышел старик с миской краснеющих помидоров.
— Со станции?
— Папаш, немцев на хуторе нет?
— Нет… Вас что же — отпустили или так… сами? — взгляд у старика был хмурый и беспокойный. — Вот берите. И уходите отсюда, я вас не видел…
Он повернулся, хлопнул дверью.
Они растерялись: этот старик отнимал у них надежды.
— Пойдем…
3
ТРУДНЫЕ ШАГИ ПО ЗЕМЛЕ
За хутором начинался пустырь. Местами полынь была примята, на земле валялись стреляные гильзы. Здесь произошла какая-то драма — о ней свидетельствовали клочья красноармейской гимнастерки. Возможно, тот, кому они принадлежали, находился сейчас в концлагере или лежал где-нибудь здесь, наскоро присыпанный землей.
Женька Крылов поднял брезентовый подсумок, повертел в руках. Патроны потускнели и печально напомнили ему о невыполненном солдатском долге, о безрадостном настоящем. Он чувствовал себя сейчас ненамного лучше тех, кто побывал здесь до него.
— Илья, у тебя как было? Ты… сам?
— А черт знает. Там все как с ума посходили. Со мной остатки роты были, человек десять. Шли суток пять. В одном овраге своих встретили, с полковником. Мне говорят: фронт близко, маскируйся, сержант, до ночи. Залезли в кусты, уснули. Сквозь сон слышу: пощелкивают. Вскочил — ни черта не понимаю. Все бегают туда-сюда, один начальник гимнастерку с себя и в кусты. Думаю, выберусь-ка я из оврага, во ржи спрячусь. Выполз наверх, за мной человек пять. Тут нас и засекли. И не заметил, как попал: лежу, а вокруг они…
Женька слушал Илью и вспоминал тот миг, когда его самого окружили немцы. Виноват он или нет? Конечно, он потерял голову, полез на рожон. Ему вовремя спрыгнуть бы с коня, вернуться к своим. Ну и что, если ни с чем? Разве лучше сидеть вот здесь? Его товарищи сражались у Дона, а он тут хуже бродяги…
— Что будем делать, Илья?
— Живот доконал… У тебя как?
— Пока не очень… К Дону, что ли?
— А где он? Приползем и — им в руки…
Только не это. Страшно подумать, что все это может повториться. Пусть пустырь, неизвестность, одиночество, только не пыльная колонна, не концлагерь. Патроны у них есть, где-нибудь найдут и винтовки, а там видно будет, что делать…