Человечность
Шрифт:
— Пригодится. Давай подумаем, где бы наших родственничков поселить.
Из всех киевских улиц Крылов знал лишь одну — Крещатик. Этих сведений Бурлаку оказалось вполне достаточно — местом своего киевского «жительства» он тут же признал именно Крещатик.
— Вот и хорошо, Хрящатик так Хрящатик.
— Не Хрящатик, Федь, а Крещатик.
Но входить в тонкости Бурлак наотрез отказался.
— Хрящатик лучше запоминается, а остальное — зачем? Я, видишь ли, в Киев переехал недавно, а тут еще память поотшибло.
Позиция у Бурлака была
— Ладно, только не говори «Хрящатик».
Выглядели оба как заправские горожане, издалека добирающиеся до дома. На Крылове поверх рубашки была надета суконная куртка. Пиджак он нес в руке, противогазную сумку — через плечо. У Бурлака за спиной висел вещмешок, в котором было полотенце, кусочек хозяйственного мыла, две пары полотняного белья, ватный жилет и топорик.
— На брюки выменял, — пояснил Бурлак. — Ухватистый топорик. Пригодится в дороге где костер развести, где так.
Обзавелся он еще широченным, как раз на него, плащом. Все эти вещи, в том числе суконную куртку, он привез с собой из больницы.
11
НА ЗЕМЛЕ УКРАИНЫ
Начался ноябрь, но солнце пригревало, и не заметно было особых признаков близящейся зимы. Сквозь золото и багрянец деревьев проглядывали белые хаты, такие уютные, приветливые, что хотелось подойти, остановиться, присесть.
— Не зайдете ли в хату, хлопцы?
Крылов и Бурлак заходили, знакомились с хозяевами, ели борщ. Пища была не очень разнообразна, зато обильна, в чем особенно нуждался Бурлак. К нему возвращались прежние силы, и теперь никто не узнал бы в нем недавнего военнопленного, истощенного голодом, болезнью и побоями.
Хозяева не докучали им чрезмерным любопытством: мало ли что случается в такое время. И без того видно: люди не здешние, русские, и не от хорошей жизни здесь. Да и у самих хозяев где-то на чужбине отцы, сыновья, мужья и братья, — может быть, и они вот так же бродили по земле: одно у всех горе — война.
Деревенский сапожник подправил Бурлаку сапоги, засомневался:
— Куда идти, а то и не хватит.
— Были бы, папаша, ноги, — возразил Бурлак.
— Так-то оно так, только босиком сейчас не побегаешь.
Шли без задержек, легко и свободно, в воскресный день миновали Черкассы. По дороге в город тянулись пешие и на телегах — окрестные жители направлялись на ярмарку. Вокруг говорили о хлебе, о коровах, о земле Случались встречи необычные, по-своему отражавшие жизнь и беды Украины.
— Хлопцы, не бачили моих сынов? — старушка смотрела отрешенным взглядом. — Одного Гришей зовут, кудрявый такий.
Старушка вытирала слезы, что-то шептала.
В другом селе мимо них проехала свадебная тройка. Звенели бубенцы, кучер — с цветком в петлице, невеста в белом, рядом с ней неподвижный, будто неживой, жених. Во всем было что-то кричаще тоскливое, словно не свадьба это, а похороны.
Однажды повстречался инвалид лет тридцати пяти.
— Нет ли табачку, хлопцы?
— Есть, закуривай.
— Как живешь-то, солдатик?
— Який з мене теперь солдатик… — инвалид прикурил, нервно затянулся. — Кому нужен. Хожу туды-сюды, всим надоив. Галю мою повисыли. В Германию назначили, а она не захотела мене бросить. Ото там повисили. — Он показал на середину села.
Одна встреча была совсем странной, даже жутковатой. Они шли низом, у воды, а навстречу им величественной походкой вышел бородатый дед. В его облике сказывалась несвойственная жителям деревни культура.
Старик с достоинством поприветствовал их и на чистом русском языке заговорил… о Толстом.
— На земле было много великих людей. Самый мудрый из них — Лев Николаевич Толстой: он лучше всех знал человека, он предсказал все это. Кто поймет его, тот познает и себя, и жизнь. — голос у него был спокоен и выразителен.
Крылов, удивленный встречей и странным разговором о Толстом, терялся в догадках, кто этот человек. Учитель? Музейный служащий? Доморощенный пророк, утративший чувство реальности, или.
— А вы кто?
Старик задержал на нем спокойный взгляд.
— Я был хорошо знаком с Львом Николаевичем, я понял его мудрость и его пророчества. Все, что сейчас происходит, — это не самое плохое. Да-да, мои добрые незнакомцы, идущие своим путем без дорог. Через сорок лет горе ужаснее, чем это, обрушится на людей, и здесь, где мы с вами стоим, будут бродить одни волки и лисы. Так будет, потому что человек становится хуже. И когда минуют сорок лет, и наступит сорок первый, вспомните, что я говорил.
От взгляда старика и от его слов по телу у Крылова пробежал холодок.
— Вы кто же будете? — в свою очередь, поинтересовался Бурлак, но старик ничего больше не сказал.
Он поклонился и неторопливо зашагал по берегу, странный, не похожий на окружающую жизнь.
Крепчали утренние заморозки, в днепровской пойме весело заблестели корочки льда. Днем было еще тепло, но в природе уже чувствовались близкие перемены.
Пора была перебираться на левый берег.
Они нашли перевозчика. Хмурый украинец выслушал их, молча встал, взял весла и пошел к реке, где у него была лодка. Греб он тоже молча, не обращая внимания на ниточки льда, с шуршанием обтекавшие борт лодки. Он не потребовал платы за переправу, не поинтересовался, куда они шли.
— Нам на Гребенковский, отец.
Он махнул рукой в сторону видневшегося вдали села.
— Туда.
— Спасибо!
В первые дни им казалось, что левый берег — это и совсем другая Украина: места плоские, хутора не погружены в дремоту, как на Правобережье, а какие-то настороженные, затаившиеся; и встречные здесь, казалось, по-особому оглядывали их.