Человек-Черт

Июнин Алексей Владимирович

– И что же это за вопросы? – хмуро спросил Пистон, желающий только одного – чтобы Жуй покинул «Скворцы» и оставил их с Евсеенковой тет-а-тет.

– Ответь-ка мне, – улыбнулся Жуй, – мой друг-христианин, на первый вопрос – раз ты веруешь в Бога, следовательно, ты веришь в высший суд?

– Ну?

– А почему же сознательно идешь на грехи?

– На какие же?

– Чревоугодие, прелюбодеяние, сребролюбие и многие другие. Ты же пьешь вино, пожираешь мясо убиенных ни в чем не повинных детенышей животных, – Жуй кивнул на мясное ассорти, – и первым сегодня поинтересовался продажей билетов на наше выступление в «Белом Ламантине», значит ты жаждешь денег. И наверняка – славы! А теперь, ребят, ответьте-ка мне, чем вы планировали заняться после столь изысканного ужина? Подразумеваю, что блудодейством.

– Ну и для чего ты спрашиваешь?

– Я вот это к чему говорю. Раз уж вы переступили черту,

то я не смогу вас подтолкнуть к чему-то хуже. И не буду. Просто, я могу помочь вам. С грамотным подходом, ребята, блуд приносит такие эмоции, от которых никакого рая не надо! Пейте, ешьте, трахайтесь, ребята! Хуже не будет! А чтобы взять все, что можно из этого, я могу провести с вами инструкторско-методические занятия.

– Андрей, ты какой-то… ненормальный, – пробормотал Пистон, глядя Жую прямо в глаза.

– А для тебя, друг мой православный, я приготовил особенный урок… Но об этом позже.

Они сидели в «Скворцах» до второго часа ночи. Андрей говорил много, он улыбался, его глаза были чисты, он старался быть добродушным и веселым, не забывал шутить и подливать вино. После первой бутылки Игорь Артамонов по прозвищу Пистон еще что-то ворчал и несколько раз возвращался к теме резко изменившегося музыкального стиля группы, который ему был явно не по душе и он хотел разобраться, будет ли Жуй продолжать писать в том же духе или все-таки вернется к прежнему музыкальному направлению. Пистон даже по памяти прочел пару своих стихотворных вещиц, которые, если их грамотно наложить на соответствующую музыку, могли бы превратиться в приличные хиты. Жуй с трудом постарался сдержать себя и сохранить на лице дружелюбие, однако внутри у него будто засвистел свисток вскипающего чайника. Кто он такой, этот обыкновенный басист, чтобы предлагать свои ничтожные рифмовки про каких-то красноперых птиц и сиреневую луну? Ведь с самого основания группы существует негласное правило, что весь текстовый и музыкальный материал исходит только от Андрея Жуя. Только он был лидером, это его группа, он ее основал, он ее фактически произвел на свет и сделал ее под себя. Зачастую их даже объявляли фразой: «Андрей Жуй и группа «Толпе»». Даже Олеся Левит не имела права диктовать свои условия, она может лишь советовать, что-то корректировать, подправлять (с андреева согласия) и продвигать группу на большую сцену. Чтобы раньше времени не оскорбить Игоря Артамонова Жуй ответил другу, что его наброски вызывают некоторое любопытство и их можно будет рассмотреть, но как-нибудь потом, а сейчас Андрей хотел говорить о другом. Пистон кривился, но терпел.

Марина Евсеенкова уже смотрела в рот Жую и ловила каждое его слово, она была будто загипнотизирована его разговорами о сексе и том наслаждении, которое он дает человеку, если им заниматься не абы как, а с душой и профессионализмом.

Усадив совсем уже готовеньких и в полной мере обработанных Евсеенкову и Пистона в такси и оставив «Ямаху» на парковке бара «Скворцы», Андрей Жуй попросил друзей отключить сотовые телефоны. Мосты в Петербурге уже развели и им пришлось добираться на такси до проспекта Обуховской Обороны через какие-то объездные пути, на что они потратили больше часа и приехали на его съемную квартиру, когда и без того белые ночи были уже совсем белыми. Лежащая на постели обнаженная Ламия ни сколько не удивилась появлению приведенных гостей, она плотоядно улыбнулась им и поманила к себе пальчиком.

Телефоны Евсеенковой и Пистона были выключены двое суток. Двое суток молодежь обитала в двухкомнатной квартире Жуя. Ламия и Жуй проводили над ними «инструкторско-методические занятия», доказывали на практике жуевскую демагогию, и, надо сказать, доказывали в полной мере. Почти двое суток они вчетвером предавались разврату и оргиям, прерываясь лишь на краткие сны. Заказывали еду на дом, ели и пили прямо в постели, не отвлекаясь от процесса, фрукты и ягоды использовались не только по их прямому назначению.

– А теперь? Теперь нравятся тебе мои песни, мой бледнокожий богомол? – вопрошал Андрюша, активно занимаясь с Пистоном оральным сексом, так активно, что тот давился и не мог ответить.

– Ой, нравятся… – лишь мычал он. – Ой, нравятся… Все нравится… все… давай еще…

Сзади в Пистона проникала клавишница Марина Евсеенкова, орудуя специальным пристегивающимся фаллоимитатором, одновременно целуясь с Ламией и лаская ее грудь страусиным пером, смоченным в гранатовом соке.

Вне времени и пространства.

Андрей никогда не поддавался на искушение проанализировать свою прошлую жизнь и помечтать о том, что было бы если… Если бы он не увлекся в юности некоторыми рок-группами… Если бы самостоятельно по интернету не обучился основам сольфеджио и продолжал бренчать на гитаре

самые примитивные аккорды… Если бы он женился в восемнадцать или девятнадцать лет… Если бы у него не обнаружили шумы в сердце и забрали бы в армию… Если бы его отец был жив… Если бы он пошел не по тому жизненному пути, по которму худо ли бедно, но двигался сейчас. Было бы лучше или хуже? Если бы он не пытался зарабатывать с помощью своих песен (а никто никогда не говорил, что это сверхприбыльное дело), а, к примеру, занялся бы бизнесом? Пошел бы у него бизнес? Торговля китайскими канцтоварами или открытие шиномонтажки? (По образованию он был автомехаником, поэтому про открытие СТО он задумывался чаще, хоть и не любил возиться с чужим автохламом) Андрею было трудно ответить на такие вопросы, потому он не задавался ими вообще. Кто знает? Но одно он знал точно – он психологически не мог работать на каком-то предприятии, изо дня в день делать одно и то же, видеть одни и те же лица и стены, ходить на работу в одно и то же время и возвращаться домой к началу определенной телевизионной передачи. Он не терпел фабрики и заводы, не мог на них работать даже за большую зарплату. Он не видел в подобном труде азарта, стремления, душевного и творческого развития и по поводу этого часто вспоминал своего отца. Вспоминал и обещал сам себе, что попробует добиться в жизни чего-то больше чем ежегодный новогодний кулек с конфетами. Пообещал, что его нога ступит через заводскую проходную исключительно в том случае, если его ну уж очень сильно прижмет финансово и какой-нибудь добрый волшебник назначит его финансовым директором.

Тем не менее он как-то очутился на каком-то полузаброшенном предприятии, разваливающемся, ржавеющим. Осторожно переступая грязные замерзшие лужи и пачкая кроссовки в грязевом мессиве, он двигался по территории чего-то угнетающего – старые обшарпанные цеха, ржавеющие никому не нужные металлические детали, кучами лежащие по сторонам, горы мусора, скрипящие на сквозняке краны. Андрюша поежился, ветер задувал за шиворот, продувал до костей и молодой человек не мог сообразить отчего не оделся теплее и почему проигнорировал шарф. Мимо пробежала свора худых несчастных собак, Жуй взглянул на их голодные костлявые морды и врезался в обнаженную спину своего сопровождающего. Худая спина с выпирающим позвоночником и лопатками.

Сопровождающий остановился и, не поворачиваясь, взял Андрея за руку и повел дальше через какие-то темные серые трущебы. У него была холодная узкая ладонь старого мертвеца, в ней не было ни грамма мяса или жира, ощущались только косточки и сухожилия. Но рука сжала андрееву ладонь будто окоченевшая и тянула юного артиста за собой, принуждая того спотыкаться о палки и железяки под ногами.

Андрея охватил жуткий необъяснимый страх, безосновательный и непреодолимый. Сердце колотилось сильно, внутреннее напряжение доводило до тошноты и ему очень хотелось уйти отсюда куда-нибудь подальше. Отцепиться от худого сопровождающего и убежать прочь. Убежать без оглядки, прямо через проходную, перепрыгнув шлагбаум и навсегда заречься возвращаться в это некрасивое место, где не могло производиться ничего достойного (судя по всему предприятие обанкротилось много десятилетий назад и находится на полпути к тотальному саморазрушению). Сопровождающий в сатиновых трусах преодолел пару сотел труднопроходимых метров, и опять не на долго приостановился, чтобы Андрей против своей воли смог рассмотреть его разрисованную спину давно голодающего дистрофика. Множество портретов – мужчины с усиками, бородками, в пенсне, лисые, суровые, с твердыми фанатичными взглядами, все движутся в такт с тщедушными мышцами спины и у Андрея создавалось стойкое ощущение что портретные люди кривляются и гриммасничают независимо от движений дистрофика, который, тем временем завел парня в холодное заброшенное помещение, которое проще было снести под основание, чем отремонтировать.

Здесь была другая акустика и Андрюша Жуй услышал шепот. Слова со всех сторон нашептывали будто специально Андрею, но слова много раз отразившиеся от бетонных стен и металлических конструкций доходили до молодого человека сильно искаженными, гулкими. Многие слова он мог разобрать, но звуки накладывались друг на друга, множились, распадались и в итоге до Андрея доходила только давящая какофонию обрывков человеческих фраз. Что-то про социалистический строй, про равенство и братство, про жизнь и про смерть и еще про что-то, что Андрей категорически не желал слушать. Тем временем обнаженный сопровождающий вел его дальше по гулкому заводскому цеху, где со всех сторон Андрею казались говорящие объекты, он интуитивно вжал голову в плечи и напрягся всем телом, готовясь к внезапному нападению с любого места. Человеческие голоса чрезвычайно сильно пугали, однако как он не всматривался в темные неживописные углы цеха, но так и не различил ни одной живой души.