Человек-Хэллоуин
Шрифт:
— Pari nue sathath yog alaai telceli tekeli lialu-ana…
На следующее утро к нему пришла Диана. Он рыдал, а она обнимала его и шептала: «Скоро уже все случится, любовь моя. Не бойся. Не бойся. Мы откроем эту дверь вместе».
Фонари во дворе между объединенными домами светили ярко, как днем, — именно так ему нравилось. Ночь теперь вызывала у него беспокойство. Ночь больше не несла с собой согревающих душу снов, а лишь смутный страх, что в темноте есть некто другой… другой Алан Фэйрклоф, и этот Алан Фэйрклоф не хотел бы с ним встретиться. Низкие крыши купались в мертвом белом свете, который не мог приглушить даже туман.
Фэйрклоф
«Сходит с небес огонь раз в поколение. Он известен под многими именами, а до того, как он получил свои имена, его узнавали по свечению. Когда первый человек ступил на Землю, этот огонь вырвался наружу из разума Ра и пронесся горящей стрелой сквозь тело Земли. Он высушил Нил и зачернил красоту Исиды. В сердце его пламени таился секрет божественной силы, и мужчина, и женщина — оба были поражены его прикосновением, словно ударом молнии. Огонь возвращается ко времени сбора урожая, когда земля обнажается…»
Фэйрклоф сравнил этот отрывок с отрывком об Иуде-Предателе из Евангелия гностиков.
«И когда сели мы рядом, мой возлюбленный учитель повернулся ко мне и поцеловал меня в щеку. Я сказал ему: «Почему, Господи, ты коснулся меня таким образом?»
И ответил Иешуа бен-Иосиф: «Иуда, ты мне ближе, чем брат мой. Мы родились с тобой в один и тот же миг, мы сотворены из одного и того же огня. Яхве дал нам этот огонь, прикоснувшись своим пальцем, и он пронзает пылающим мечом сердце нам обоим, тебе и мне».
И сказал я ему: «Господи, Господи, если мы братья с тобою, отчего взираешь ты на меня с таким ужасом?»
«В тебе слишком много Божественного Огня, — отвечал Иешуа. — В чудесах и исцелениях то, что было во мне, разбудило что-то в тебе. Ты был слишком близок ко мне. Ты предашь меня».
«А какова природа Божественного Огня?» — спросил я его.
«Он то, что зачерняет солнце. Когда Адам гулял по садам Эдема, этот огонь обратился в пламенеющий меч архангела, отделивший человека от рая. Ангел Смерти обладает его свечением, говорят, что человек, умирая, видит этот огонь один раз, и больше уже никогда. Но теперь он пылает в нас с тобой. В тебе и во мне. Его природа такова, что он пожирает сам себя».
Я задумался при этих словах и, когда завершилась трапеза, произнес трижды: «Нет никого удивительнее тебя, Господи, в твоем величии!»
Иешуа повернулся ко мне и кивнул.
«Теперь это и в твоей природе. Делай то, что должен»».
Алан закрыл обе книги. Всю свою жизнь он искал это, всю жизнь тянулся к этому месту, к этому городу, к этим людям.
Наконец он раскрыл манускрипт, который приобрел за немыслимую цену на одном частном аукционе три года назад: «Собственность дьявола, или Мирская история Архиврага и всех его деяний», Калиостро, переиздание Алистера Кроули, 1923 год.
«…в Париже я впервые услышал о монахинях из Мопассана. Эти святые сестры жили в катакомбах под городом со времен Дофина, но церковь отреклась от них, поскольку в их среде процветали многочисленные извращения. Несколько сестер были связаны вместе и сожжены в Огненной палате, но большинству удалось спастись. Приверженные Святому Слову Господа и Иисусу, они нашли приют у добрых людей в сельской местности, в Бретани, и им удалось возродить свой маленький орден в нескольких пещерах, где некогда жили первые обитатели Галлии.
Их орден прожил в пещерах уже не меньше ста лет, когда я отправился в этот мрачный, убогий край в обществе трех весьма приятных компаньонов. Один из них был Лу
У нас ушло шесть дней, чтобы добраться до Мопассана, и местные жители в таверне встретили нас, всех четверых, не без некоторой враждебности — из-за красоты и мрачной репутации графини, из-за детской прелести Минору, по причине моего собственного облика чернокнижника, ну и, разумеется, дурной славы Лу Тару. Эти деревенщины считали всех, кто явился из Парижа, родичами самого дьявола. По их мнению, мы несли с собой несчастье, и если и был здесь кто-то, готовый дать нам пристанище, то это сами святые сестры.
И вот уже у сестер, в их пещере, я впервые узнал, что Добро и Зло суть два родственных воплощения одного Источника Всего Сущего. Сестры принадлежали к ордену куда более старому, чем Римская церковь. Они веровали и в Змея из Эдемского сада, и в то, что Христос на кресте был пресуществлением искушения в искупление. Змей на Древе познания Добра и Зла был их символом. «Змея есть плод Древа. Христос есть плод Древа», — так звучал их символ веры. Это еретическое верование отлучило сестер от истинной Церкви, но их связь с Римом никогда полностью не прерывалась. Вроде бы сам понтифик (если верить местным легендам) бывал в ближайшей гавани и беседовал с матерью-настоятельницей обители святых сестер. Он не дал им своего благословения, однако прекратил затянувшее следствие по делу об их ереси. Местные священники тоже не тревожили святых сестер, составлявших особенную секту. И я сам, и мои спутники сгорали от нетерпения, желая познакомиться с ними. Я, разумеется, был здесь ради того, о чем слышал, хотя до меня доходили всего лишь отголоски сплетен, какие-то намеки, обрывки фраз, услышанные в парижских салонах.
«Говорят, у этих святых сестер из Мопассана имеется некий реликт, в котором больше мощи, чем в целом Риме, — шептал мне на ухо шарлатан с сомнительной репутацией. — Они скорее ведьмы, чем монахини, а их монастырь простирается под землей до самого престола Сатаны».
Эти слова звучали у меня в голове, пока нас вели через знаменитые пещеры.
Сначала мы стояли, благоговея, перед огромным древним полотном, изображающим похожих на обезьян людей, которые посреди мрачной равнины охотились на громадных лошадей и других животных. Потом были картинки прямо на скале, изображающие тварей с человеческими руками и ногами, но с рогами Сатаны или хвостом и крупом оленя и грудью быка Святые сестры сказали, что сначала эти картинки пугали их, но ведь все они были невесты Христовы, а значит, как они считали, и невесты Истины.