Человек из очереди
Шрифт:
— Девочки, почему пол такой грязный? — с легким раздражением спросила мама.
— А я Машке не нанималась мыть, — огрызнулась Галя, Маша медленно повернулась к ней, посмотрела на нее в упор, но вместе с тем и не видя ее вовсе — ты пустое место — и, не разнимая губ, уронила:
— Но я тоже не нанималась ей мыть, — и медленно же отвернулась к телику.
— Ты на работу устроилась, Маша?
— Завтра. Это будет завтра, — ответила Маша на манер придурка, поющего по телику программу на завтра, и показала большими
— Маша, я в твои годы уже три года работала. Уже считалась специалистом.
Маша медленно подняла глаза к потолку и смиренно покачала головой — пойте ваши песни, мы их с удовольствием послушаем.
— Но это правда, Маша.
Да, это была правда Анна Владимировна Ляпунова из своих тридцати семи лет двадцать отработала кондитером в большой столовой на Васильевском острове. Почему так долго? А к ней там хорошо относятся. Ну и при продуктах человек. Иначе как на небольшую зарплату растить троих детей?
После смерти мужа два года ходила к Жоре с автопредприятия, но он, выпивши, отчаянно лупил ее. Пять лет назад встретилась с механиком-моряком Юрой, у него однокомнатная квартира в Ленинграде, и теперь жизнь Анны Владимировны как бы сезонная — когда Юра плавает, она живет дома, а когда Юра в отстое — у него. Разумеется, иной раз приезжает к детям — деньги привозит, продукты.
— А ты чего так долго не приезжала? — спросил Леша.
— Я болела, сынок. Неделю отвалялась, температура была под сорок. На работе у нас молодые телки, ну, вроде Маши, и им все время жарко. Я взмокну у печи, а тут сквозняки. Но это все, сынок. Больничный сдам и на расчет. Зовут в нашу «Волну». Думаю, оформят переводом. Есть у них совесть или нет?
Леша лежал, уткнувшись лицом в мамино плечо, руками обхватив маму за шею, и ему было так тепло и спокойно, что он на диванчике и заснул.
Да, это были дни счастья. Нетерпеливо ждал конца уроков, чтобы бежать домой. Даже делая уроки и не видя маму, он ощущал — она дома. Но счастье не бывает долгим.
Вечером вся семья смотрела телик. Вдруг раздался звонок. Маша пошла открывать дверь.
В прихожей мелькнула милицейская форма. И как же мама испугалась. Она вскочила с дивана, заметалась, хотела бежать в другую комнату, но тут узнала хозяйку формы — инспектор детской комнаты, шумно перевела дыхание и сразу успокоилась.
— Ну, напугали, Нина Анатольевна, — сказала она. А инспектор была очень красивая женщина — высокая, стройная, с румянцем на щеках. И форма ей шла — юбка там, сапоги хорошие.
— А почему я вас напугала?
— Ну, милиция не приходит вместе с нами передачу смотреть. Значит, что-то случилось.
— Да, случилось. Я хочу о Маше поговорить.
Мама усадила инспектора, даже чаю предложила, но та отказалась.
— Тут неприятное дело, Маша. Тобой заинтересовалась куратор из Ленинграда. Ты на работу устроилась?
Маша забилась в угол дивана, кротко сложила руки на коленях, и во взгляде ее было бескрайнее уважение.
— Завтра, Нина Анатольевна, вот честное слово. Уж вы поверьте мне, Нина Анатольевна, — затараторила Маша, чуть подсюсюкивая и изображая испуг, — ну, то есть она совсем еще ребенок.
— Значит, тобой заинтересовалась куратор из Ленинграда, и, если завтра ты не устроишься и не принесешь справку, будем оформлять в спецПТУ. А оттуда дорога одна, и ты это знаешь.
— Я знаю, Нина Анатольевна. Спасибо. Я устроюсь. Правда, правда, Нина Анатольевна, — все лепетала Маша.
Тут штука в том, что восемнадцать Маше исполнится через два месяца, вот она и сюсюкает перед красивой инспекторшей, чтоб та дала ей эти два месяца протянуть.
— Только не делай, как в прошлый раз. Устроишься, возьмешь справку, а на работу не выйдешь. Пойми, сейчас этот номер не пройдет — дело взято под контроль.
— Вот что с ней делать, Нина Анатольевна? Она же большая. Почему такая ленивая? — встревоженно спрашивала мама. — Что с ней делать? В кого она? Я работаю с пятнадцати лет. И на Доске почета висела. И грамоты всякие.
И Маша, видя, что ее детское лепетанье не прошло, подкатила глаза к потолку, мол, завела долгую пластинку, ну, играй-играй свое танго.
— Ну, не хочет она работать. Куда ни посылала, нигде не хочет. Вот ей бы продавцом устроиться, дефицитными тряпками торговать.
— Это правда, Маша? Может, мы поможем?
— Но ей же обязательно хочется работать в Гостином или Пассаже.
— А скажи, Маша, на что ты живешь? Ну, мама работает. Но есть еще брат и сестра. Тебе не стыдно бездельничать?
— Стыдно, ой как стыдно. Но братика и сестричку не объедаю, не бойтесь, — Маша говорила уже без детских ноток, у нее в голосе и легкая осиплость появилась.
— Вот, и я о том же. Весной тебя задержали у «Советской». Несовершеннолетняя со взрослым мужчиной.
— А я не нанималась дома сидеть. Имею право повеселиться.
— Вот, я смотрю, у тебя сережки.
— Да, сережки.
— Не железки, нет?
— Не железки.
— А откуда они у тебя? Ведь и пробы небось неплохой.
— Да уж неплохой.
— Так откуда они?
— Нашла, подарили, да какая разница? — начала заводиться Маша.
— Это называется антиобщественное поведение. И не забывайся!
— А вы меня за руку поймали? За ногу вы меня держали? И всё!
— Значит, если завтра…
— Ясно, Нина Анатольевна, ясно. Не повторяйте. Я запомнила.
Когда Нина Анатольевна ушла, Маша набросилась на маму:
— Ты как неродная. Та «ля-ля», а ты уши развесила. Да еще и подпеваешь.
— Бездельница! Ведешь себя как проститутка.