Человек из очереди
Шрифт:
Отцу Надежды Степановны нравилось, что у его дочери появилась подруга.
Да, они были как две неразлучные подружки — одна помоложе, другая постарше.
Да, происходило чудо: Надежда Степановна на глазах отца и соседей менялась.
Раньше, к примеру, иногда спускалась за газетами, тихая, что тень, ни с кем не здоровается (а тень и не должна здороваться), да, пожалуй, никого и не замечала.
А при Марине заметно повеселела. Раньше из дома не выходила, а теперь за продуктами ходит вместе с Мариной. Из подъезда выходят стремительно, переговариваясь весело на ходу. Когда отец впервые услышал, как дочь смеется,
А еще через какое-то время Марина и Надежда Степановна начали гулять по парку, часа, так, по два, по три. И у дочери лицо посвежело. Понять можно: годами сидела в квартире одна, и никому не нужна, кроме отца, разумеется. А появилась молодая подруга Марина, и в ней веселье и радость клокочут с такой силой, что хватит на несколько Надежд Степановн.
А однажды они даже шашлыки жарили на берегу пруда (был еще и друг Марины, ну, квартирант). И Надежда Степановна была счастлива: во-первых, она впервые жарила шашлыки на берегу пруда, а во-вторых, очень уж большая разница между тюрьмой квартиры и вольным простором пруда и парка.
Отец Надежды Степановны был благодарен Марине. Предлагал денежку. Но та отказывалась — кто же берет денежку за дружбу. Подарки, правда, принимала, то к Новому году, то к Женскому дню, а то и просто так.
Матери, правда, говорила, денежки платят, ну, как сиделке, копеечные деньги, но вот туфли купила, вот кофточку, вот косметику хорошую.
Мать не возникала. Дочь не болтается неизвестно где, не пьет и не колется, а это сейчас самое главное. Работает, и в приемном покое ее хвалят. В свободные от дежурства дни заберет сынишку из садика, поиграет с ним, спать уложит, да и уйдет — не поверить, не на дискотеку, не на выпивку, а к Надежде Степановне.
Да, ходила Марина к Надежде Степановне охотно и даже с радостью.
Как же это назвать? А пожалуй что любовь. И это даже странно: у Марины никогда такого не было, чтоб она скучала по другому человеку и постоянно стремилась к нему. Ну, мама, Сережа, сестра, но это же семья. А вот стремиться к другому, постороннему человеку, нет, такого никогда не было.
Да разве же все заранее угадаешь?
А теперь о квартиранте. Да, а надо сказать, что время довольно быстро летит, и вот однажды ученый молодой человек объявил отцу Надежды Степановны, что наука подошла к концу, он защитил, что положено защитить, и ему пора жениться, а у невесты, так уж счастливо получилось, есть свое жилье. И съехал. Горевал, конечно, что приходится расставаться с Мариной, но съехал. Нет, правда, жизнь ведь течет далее, и ее надо устраивать как-либо половчее.
Теперь снова о квартирантах. Они менялись. Кто-то, значит, женился, кто-то сумел скопить денежек на собственное, пусть поначалу скудное жилье, кто-то уехал, откуда приехал. Одно у них было общее: молодые и внешней своей стороной очень даже приятные.
Вот об этом заботился отец Надежды Степановны. Видать, ему вовсе не было нужно, чтоб жилец приводил к себе какую-либо особу противоположного пола и тем самым нарушал привычное равновесие в квартире.
И он просил, если с Надей что случится, делать то-то и то-то. Да, плата, сами понимаете, очень низкая. Тут еще одно: у Нади подруга, красивая девушка, так вы ее не обижайте. Кто-то пошутил: это девушка к мебели. Девушка — мебель, так получается. А это вы сами увидите сегодня вечером.
Ну, вечером новоселье (вино, фрукты), и новый жилец видит, что хозяин его не надул — девушка красивая и веселая, и у нее более чем все на месте, и привычные шутки, не силикон, но исключительно собственное, это все понятно.
И опять же всем хорошо. Квартиранту нравится молодая женщина, и ему не нужно тратить силы, время и деньги на поиск существ противоположного пола. И свидание протекает в привычных и теплых условиях, а не в лесу или у замужней женщины.
Даже Надежду Степановну это устраивало: если б не квартирант, Марина нашла бы себе другого паренька (ну, молодая ведь женщина), а так она не где-либо в другом месте, а в ее квартире, вот через часик молодые закончат выяснять отношения, и любимая подруга присоединится к ней.
Эти годы Марина вспоминала потом как годы счастья. Но счастье, как и любовь, и это каждому известно, проходит. Ау, где ты, любовь, а тем более, где ты, счастье?
А вот и конец этой истории.
Однажды и квартирант, и Марина сутки были на работе. Утром дома отоспалась, днем, веселенькая, побежала к подруге, звонит, звонит, а никто не открывает. Да, а ключей у нее не было (да и зачем, если Надежда Степановна без нее никуда не выйдет). Что делать? Что-то ведь не так, что-то случилось — так чувствовала. Позвонила отцу Надежды Степановны.
Она лежала на полу, и ее беспрерывно колотило. Это страшно. Подробностей не надо — любимая подруга — и это страшно.
Отец сказал, так уже дважды было, но давно, лежала в больнице. Надеялся, не повторится.
Вызвали спецбригаду, и Надежду Степановну увезли именно туда, где она дважды лежала.
Всё! В прежнее состояние, нет, не недавнее, а даже до знакомства с Мариной, Надежда Степановна уже не пришла.
Отец сказал, что одну ее больше оставлять нельзя.
Больше Марина Надежду Степановну не видела. Мачеха вышла на пенсию и согласилась сидеть дома. Квартиру продали.
Адрес он не оставил. Да и зачем? Марина ведь все равно ничем не поможет. Когда была нужна — один разговор, а когда не нужна — разговор совсем другой.
Нет, все-таки нельзя любить другого человека, расставаться все равно придется, и в этом случае постоянно что-то ноет в душе, пропадают веселье и радость, и жизнь становится взрослой и занудной.
Флейта
У Людмилы Васильевны украли флейту.
Но все по порядку.
Когда следователь узнал, что эта флейта стоит тысяч двадцать-сорок, он очень удивился. Это же годовалая-полуторогодовалая моя зарплата. Нет, поправила его Людмила Васильевна, вы чего-то не понимаете — не рублей, а долларов. Тот вовсе изумился — бывают разве такие инструменты, ну, я слышал, скрипка там семнадцатого века, это понять могу, но ведь флейта, в сущности, это же такая дудочка. Да, но этой дудочке сто пятьдесят лет, и сделала ее знаменитая немецкая фирма, на ней играл мой прадед, и дед, и отец, ее не продавали ни в войны, ни в блокаду, и я завещала ее музею инструментов.