Человек из паутины
Шрифт:
Кикимороидального вида тетка дохнула Ванечке в лицо перегаром и сказала веселым голосом:
– Золото, ломаные часы, брюлики, фарфор, бабки сразу!
Ванечка, отмахнувшись от тетки, пересек трамвайное полотно и двинулся по дальней стороне площади, чтобы выйти на набережную канала. От железного лотка на колесах, стоявшего под парусиновым тентом на углу с Демидовым переулком, пахло детством и горячими пирожками, и Ванечкин желудок почувствовал, что внутри его поселился голод. Чувство голода с каждым шагом усиливалось, голодный, он шел по городу и шлось ему,
Вепсаревич шагал по набережной и думал о хлебах и о пиве. Еще он думал о том, зачем он вообще здесь вышел, а не поехал к себе домой, где мама сделала бы ему завтрак, где книги, где письменный стол, заваленный неправленными листами, где лампа под зеленым стеклом, где тихо и никто не мешает.
Семен Семенович качал головой, и в голове его неприлично булькало. Наверное, ночной алкоголь плескался между коробкой черепа и сморщенной оболочкой мозга.
Инквизиторский взгляд главврача сверлил остроязыким сверлом по очереди – сначала заведующего, потом врачей, которые ни ухом ни рылом, потом сестер, собравшихся в кучу и таращащих непонимающие глаза.
– Просрали! – орал директор. – Такого пациента просрали. Домой звонили?
– Звонили. Дома его нет, домой он не приходил, – сказала врач-анестезиолог Туробова.
– Кто дежурил?
– Ульянова.
– Какая еще, к черту, Ульянова? Она что, врач? Она простая сестра, и к тому же она в отпуске со вчерашнего дня. Как заменяла? Кого заменяла? Алимову? Эту алкоголичку? Уволю нынче же и ту и другую. А врач? Где был дежурный врач? Почему ночью на отделении дежурят одни только сестры?..
В дверях возник начальник институтской охраны, по-военному встал на вытяжку и четким голосом отрапортовал всем сразу:
– Старший вахтер Дронов по вызову явиться не смог… – Начальник охраны замялся, виновато отвел глаза и со вздохом развел руками. – Короче, нажрался Дроныч. Как вахту Оганесову сдал, сразу же и нажрался. Вы же знаете, ему много не надо – стакан выпьет и с катушек долой. Это мне супруга его сказала, в смысле то, что муж ее после смены выпивши и поднять его никак невозможно, я ей только что на квартиру звонил.
– А журнал? В вахтенном журнале есть запись?
– А как же, запись имеется. – В руках начальника образовался журнал, уже раскрытый на соответствующей странице. – Вот время, вот число, все по правилам.
Главврач сунул лицо в журнал, затем вынул и сказал зло и хрипло:
– То есть вы мне хотите сказать, что этот ваш караульщик Дронов нажрался, только когда сдал вахту? – Он ткнул пальцем в непонятные каракули на странице и в разводы цвета некачественного портвейна «Левобережный».
– Это почерк такой у Дроныча, ему ж правую руку пограничная собака погрызла, когда он в армии на финской границе служил. Кость у нее хотел стащить, вот его собачка и тяпнула.
– Значит, так. Дронова, когда протрезвеет, ко мне. – Брезгливым жестом главный указал вдаль, туда, где за десяток палат отсюда располагался пыточный, его, главного, кабинет. – Я ему не руку, я ему другое кое-что отгрызу, тогда узнает, как на рабочем месте водку по ночам жрать. Лично вам, – он выстрелил по начальнику охраны из обеих зрачков картечью, – выговор с лишением ежеквартальной премии. Ну а вы, – он отыскал взглядом Чувырлова, который со своей африканской внешностью затаился в тени шкафа с какими-то резиновыми жгутами, – вас, как явного соучастника похищения, ждет визит в лабораторию номер тринадцать-бис.
Многие при последних словах вздрогнули и схватились за сердце. Чувырлов, тот ничего не понял, только тоненько, с прихлюпом зевнул. В голове же завотделения будто бы плотину прорвало – он, покачиваясь, вышел вперед, взял главного за отворот пиджака и сунул ему под нос кулак.
– Это видел? – Взгляд Семенова сделался осмысленным и веселым. – Ну так вот, ты, кочерыжка. Я тебя вызываю на дуэль. Сейчас. На Черную речку. Эй, как там тебя, Чувырлов?! Будешь у меня секундантом. А сейчас – спать. Спать, спать, и идите вы, товарищи, на хуй!
И Семен Семенович в абсолютном молчании вышел из больничной палаты.
Мысль о пиве в голове Ванечки победила мысль о еде. Случилось это на подходе к Аларчину, после Калинкина и Египетского любимому Ванечкиному мосту. Гастроном на углу Английского был Ванечке хорошо известен. Как раз на противоположном углу, на другой стороне канала, Ванечка и служил культуре в должности ответственного редактора в известнейшем в Петербурге издательстве. Ванечка заглянул в витрину и убедился, что в пивном закутке не наблюдается никого из знакомых, кроме девушки, сидящей за кассой, кажется – по имени Лизавета. Ванечка шмыгнул в магазин и направился прямиком к прилавку.
– Здравствуйте, – улыбнулся он Лизавете.
– А, приветик, – ответила та ему. – Что-то вы про нас позабыли. В отпуске?
– Нет, болею.
– То-то я смотрю, какой бледный. Думаю, с похмелья или больной? – Она смахнула с плеча пылинку. – Слабые вы, мужики, нестойкие. Мой тоже вон, как что, так – «болею». А нам, женщинам, за вас отдувайся.
– Что читаете? – кивнул Вепсаревич на раскрытую возле кассы книгу.
– Из ваших кто-то сунул для просвещения, я и просвещаюсь, пока народа мало. – Продавщица глянула на обложку и прочитала по слогам вслух: – Пе-ле-вин. Знаете?
– Еще бы, личность известная.
– Дрянь вообще-то, ничего не понятно. И на каждой странице мат.
– А то вы матерщины не слышали? – Ванечка попробовал защитить автора.
– Так то в жизни, а жизнь она грубая, в жизни по-другому нельзя. А книгу человек для чего читает – чтобы отдохнуть от всего этого. – Она мотнула головой за витрину, где в тени облезлого тополька сидел нищий инвалид с костылем и тянул из горлышка что-то мутное. Рядом с ним лежала дохлая шапка с тусклой россыпью грошовых монет. – Как всегда? – Лизавета отвлеклась от окна и показала на розливное устройство.