Человек из паутины
Шрифт:
– Вы, Вепсаревич, лежите, вы у нас уникум, раритет, лично я бы к вам и скальпелем не притронулся, в смысле вашей редкой болезни, даже если бы знал причину. – Главврач вплотную подошел к койке, запах спирта сделался гуще. – Его от нас Военно-Медицинская академия хотела переманить. – Главврач теперь обращался к своему невзрачному спутнику, человеку в очках и с усиками на высохшем, испитом лице. – Только им с нами тягаться слабо, у них руки чуточку покороче. – Главврач подмигнул Ивану Васильевичу и, низко наклонив голову, обдал его спиртовым настоем. – А что, уникум, как вы насчет этилового? Дерябнете с нами по полмизинца?
Иван Васильевич судорожно сглотнул, он представил ядовитое жало в горле, вывернутый наизнанку желудок, вонючие грязно-желтые пятна, расползающиеся по постели. Повертел головой, отказываясь.
Но главврач уже отвинчивал пробку, опрокидывал бутылку в стакан, стоявший тут же, рядом, на тумбочке, а Володя, Вольдемар Павлович, разворачивал носовой платок со спекшимся бледно-желтым сыром.
– Давай, давай, Вепсаревич, главврач я здесь или кто? Сегодня можно, сегодня я разрешаю. – Как-то сразу он перешел на ты, навалился тяжелым боком на Ивана Васильевича и вложил ему стакан в руку. – Вот сдам тебя в июле в кунсткамеру, тогда уж точно – никакой выпивки. Будешь вместе с двухголовым теленком школьников пугать на каникулах. Так что – пей, пока разрешают. Пей и сырком закусывай. Про кунсткамеру – это такая шутка.
Иван Васильевич скрючился на койке стручком, зажмурился и скорым движением опрокинул в себя стакан. Ожидая ножевого удара, он напрягся, как осторожный боксер, полностью отключил дыхание и прислушался к своему организму. Организм молчал – наверно, хотел добавки.
– Иван… – Человек по имени Вольдемар мялся, не зная, как к Ванечке подступиться. – Вы… Вам… У вас… – Наконец он принял на грудь свою порцию огневой жидкости и выпалил на одном дыхании: – Бородавки мы в детстве ниточкой удаляли. Берешь ниточку, затягиваешь бородавку петлей – покрепче, покуда терпишь, – утром просыпаешься, а она отсохла.
– Молодец, Вова. Всегда знал, что ты плохого не посоветуешь. – Удобно устроившись на койке в ногах Ивана Васильевича, главврач выскребал из пегой своей бородёнки застрявшие крошки сыра и поштучно отправлял в рот. – Помнишь, как на четвертом курсе ты у трупа в морге письку отрезал? А потом девчонок на лекциях этой писькой пугал? – Главврач подмигнул Ванечке и поболтал перед его носом бутылкой. – У нас, медиков, как говорится? Между первой и второй перерывчик небольшой! Давайте, дорогой, дёрните. А то какой-то вы замудоханный, ни разу даже не улыбнулись. Вова, распорядись.
Вова распорядился, и опять горючая жидкость из стакана перетекла в желудок. Вторую порцию организм принял без колебаний. Не побрезговал и сырком.
– Да, Вепсаревич, – деловито сказал главврач, наполняя очередной стакан, – скоро жди пополнение. В смысле, сюда, в палату.
– Как? – Ванечка впал в рассеянность; с ним это бывало всегда, когда количество выпитого спиртного переваливало за стограммовую планку. – В смысле, кто?
– Хрен его знает, кто. Негр, не негр, и болезнь у него не пойми какая. К нам он по направлению от губернаторской шайки-лейки. Звонили сегодня, чтоб койку ему готовили.
– Так негр или не негр? – спросил за Ванечку Вольдемар Павлович. – Был у меня на практике один негр, все к бабам в лаборатории лез. Подойдет со спины, схватит за задницу и стоит довольный, пока ему об рожу лабораторную посуду колотят. Мазохист был, одним словом. Кончал от нанесенных ему лицевых увечий. Морда была вся в шрамах, как у Патриса Лумумбы…
– А почему сюда-то? – задал Ванечка резонный вопрос. – Палата же на одного человека. Сюда и койку-то лишнюю не поставишь. Неужели в клинике такой дефицит мест?
– Ну, койку-то мы как-нибудь втиснем. Тумбочку вон к стенке перекантуем. А почему сюда?.. – Главврач смотрел на пустой стакан, зажатый в волосатой руке, и в глазах его читалась тревога – то ли от заданного вопроса, на который он не помнил ответа, то ли от сиротливого зрелища пустой тары, невыносимого для любого нормального человека мужского пола. – Да, действительно, а почему сюда? Что-то мне директор по этому поводу говорил, нес какую-то лабуду. Слушай, а не все ли тебе равно? Новый человек, новые разговоры. Небось, устал уже на одни наши халаты глядеть. А тут, может, свеженькое чего услышишь.
Главврач встал, оправил халат, спрятал в брюки пустую бутылку, взглянул на часы, вздохнул.
– Пора продолжать обход. Давай, Володя, вставай. В шестой палате человек-рыба бунтует. Женщину ему, видите ли, подавай…
Когда за ними закрылась дверь, Ванечка достал из-за тумбочки свернутый лист картона, развернул и разложил на коленях. Громкое название на листе, нарисованное ядовитым фламастером, приглашало прислушаться к содержанию. Это была стенгазета «Голос 3-го отделения», для которой Иван Васильевич пописывал от безделья стишки.
Сбоку на разлинованной полосе был нарисован крест, торчащий из стилизованного надгробия. На надгробии в кривоватой рамке оставалось дописать эпитафию, которая начиналась так:
Покойный был дурной и неученый,Он не дружил с водою кипяченой…Вепсаревич покрутил карандаш и вписал уверенной рукой мастера:
Вот результат, товарищ, посмотри:Его микробы съели изнутри!Глава 6
Как арахнид Карл стал жертвой неизвестного алкоголика
С утра Вере Филипповне позвонили. Звонила Оленька, секретарь издательства, в котором работал ее занемогший сын.
– Вера Филипповна! Как Иван? – спросила она после скороговорки приветствия. Выяснив, что с Ванечкой всё по-прежнему, она сразу же вывалила на Веру Филипповну ворох нижайших просьб. – Вера Филипповна! Выручайте! Без Ванечки ну просто беда! У нас сроки, понимаете, сроки! Вы же к нему все равно передачи носите. Ну, пожалуйста, ну передайте ему папочку с рукописью! Тоненькую, страниц на двести. Чтобы к будущему понедельнику он проверил и нам вернул.