Человек, который был отцом Хама
Шрифт:
Сорвав толстый гриб, я двинул им по голове трицератопса. «Такой маленький, а уже Хам!» На мои слова никакого внимания он не обратил, но гриб сжевал с удовольствием. Он ни на шаг с той поры не отходил от меня, считая, видимо, меня своим отцом.
НК: (удивленно): Отцом?
Угланов: Ну, матерью… Не имеет значения… Точнее будет сказать, он принимал меня за родителя… Типичный случай импринтинга…
НК: Пожалуйста,
Угланов: Импринтинг?.. Это достаточно просто. Можно определить и так – реакция запечатления. Младенцы самых разных птиц и животных как за своими настоящими родителями следуют, скажем, за чайником или яркой тряпкой, если они окажутся у них на глазах в момент появления из яйца на свет. Отнятые, например, у родителей только что открывшие глаза обезьянки настолько привыкают к пеленкам, в которые их кутают, что ни за какие блага не соглашаются с ними расстаться. Цыплята принимают за курицу чугунок, по той же причине крошечные куропатки могут жаться к коту. Любовь к родителям у всех у них строится на чувстве комфорта, связанном с совместным существованием. А Хаму понравился рыжий свитер, ему поправились розовые грибы. Чем я для него не заботливый папаша?
НК: Надеюсь, появление Хама не повлияло на ваше решение вернуться к MB?
Угланов (смущенно): Разумеется, я постоянно думал об этом. Но ведь я не мог оставить Хама в моем убежище. Для него очень скоро оно превратилось бы в тюрьму. Я лихорадочно искал способ выпустить малыша на волю, ведь плавать он не умел, а в щель между скал протиснуться не мог. И главную надежду на спасение Хама я, как ни странно, решил возложить на сирмозавра.
Он вызывал симпатию, этот истинный гигант. К тому же, он оказался существом весьма неприхотливым. Питался он теми же грибами, что и мы с Хамом, ветками, водорослями. Движения его поражали своей медлительностью. Пусть со скоростью ледника, но он все же двигался, и двигался в нашем направлении. Я вычислил, что месяца через три такого хода он уткнется головой прямо в расщелину. Выпаханный им след не оставлял в том никаких сомнений. Возможно, он страдал окостенением позвоночника и не умел поворачиваться. Любое другое существо позволило бы себе отвлекаться на какие-то сторонние пейзажи, но сирмозавр ни разу не свернул с выбранного пути. Оставалось, как вы понимаете, лишь помочь ему. Я часто рассуждал об этом вслух. Хам, упав брюхом на песок, любил слушать мой голос. Для ясности светящейся в темноте краской крапп-лак, оказавшейся у меня в кармане, я выписал на его широком лбу – Хам. Он не протестовал, он очень ко мне привязался. Я тоже.
Иногда ночью, покинув свое убежище, я бродил между спящих гигантов, замеряя их параметры и выкладывая перед сирмозавром дорожку из грибов, ведущих, понятно, все к той же щели, которую только он, при его чудовищной силе, мог расширить. Я очень хотел, чтобы Хам обрел свободу, ведь оказался он в ловушке не по своей вине. Наша жизнь была проста. Наломать грибов, отогнать наглых струтиомимусов, поваляться на солнце. Считайте, я выкроил себе отпуск, пусть и несколько необычный. Но медлительность сирмозавра, конечно, раздражала меня. Был случай, когда ночью, содрагаясь от
Жадное чавканье диметродона, несомненно, подействует на его нервы. Я согласен был даже на небольшую взбучку, это разогрело бы кровь окаменелому старцу. Правда, когда я вершил свое темное дело, раскрытый сонный глаз сирмозавра был установлен прямо на меня. Он как бы говорил мне: ничто не ново под Луной. Нервничая, я почему-то подмигивал сирмозавру. Ничего, дескать. Новости еще будут.
В то утро я поднялся рано, предчувствуя отличный спектакль. Я даже растолкал Хама, но, пожрав грибов, он вновь завалился спать. Солнце еще не разогрело его как следует.
Все мои планы сорвал диметродон.
Обычно он засыпал на открытом месте, прямо на пляже Благодаря широкому парусу, он вставал раньше всех и выбирал себе самого аппетитного струтиомимуса, пока они еще спали. Но на этот раз он почему-то уснул в папоротниках. Там было сыро, прохладно. Даже тарбозавр и тот пробудился раньше. Он и до того не походил на интеллектуала, а в это утро совсем раскис.
Опершись на хвост, напоминавший короткую кран-балку, он грузно осел в кучу песка, отплевывая надутый в пасть песок. Над плоским лбом тарбозавра мирно роились бабочки-каллиграммы.
Диметродон, наконец, очнулся.
Выбравшись из папортников, он уперся лбом в толстый соговник, намереваясь, видимо, пройти сквозь него. Саговник гнулся, но не уступал. Диметродон рвался на волю, исчезновение завтрака совсем его доконало. Некоторое время он с величайшим подозрением разглядывал греющегося на солнце тарбозавра, но на ссору не решился, обошел его, заметив, наконец, свой исчезнувший завтрак. Радостно рванулся к нему, но сирмозавр столь недвусмысленно качнул в воздухе мощным хвостом, украшенным гигантскими шипами, что диметродон отступил.
В этот момент меня чуть не сбросило со скалы, с которой я наблюдал за происходящим.
Диметродон, перевозбудившись, заметив на скале мой рыжий свитер, попытался пройти сквозь слишком узкую для него щель. Сыпались камни, летела клубами пыль, но больше всего меня поразила неожиданная реакция Хама. Он не бросился трусливо искать надежный уголок. Услышав хрип хищника, он отступил от скалы, приняв свою боевую позу: морда вниз, рога и шипы воротника направлены против предполагаемого врага, окованный бронею крестец вздернут кверху.
Пыл бойцов остудил ливень.
Он обрушился сразу, вслед за порывом шквального ветра, насквозь пропитанного все той же гарью. Река, пенясь, шипя, враз поднялась, затопив половину нашего берега. Мы сидели на песке, выражая собой величайшую кротость. Уж лучше мокнуть, чем быть разжеванным тарбозавром или его еще более доисторическим коллегой.
НК: Часто повторялись такие нападения?
Угланов: Достаточно часто. Похоже, оба хищника питали ко мне твердую, устоявшуюся неприязнь. Возможно, они считали, что раз мы прячемся, значит, нам есть что прятать. К тому же, в убежище становилось все тесней – Хам подрастал. Он был теперь величиной с носорога, ходил важно и медленно.