Человек, который был похож на Ореста

Кункейро Альваро

V

Раз в неделю, пользуясь тем, что в заведении Малены по вторникам наводили порядок и стирали белье, сорокалетняя Теодора, хозяйка фруктовой лавки на улице Алькальдов и вдова ризничего, что готовил повозки для всех ауто сакраментале, [12] отправлялась под вечер туда, где провела свои золотые годы. Тогда она считалась девицей высшего разбора, и ее всегда отличали вдовцы и отставные военные. Один из них, митилинийский стратег, покинувший родной Лесбос, [13] взял ее на содержание. Потом славный полководец остался без гроша за душой, и Теодора отправилась каяться в монастырь, где и познакомилась с ризничим, за которого потом вышла замуж. Они познакомились, когда тот подбирал актеров для торжественного шествия: согласно сюжету Госпожа Сладострастие соблазняла юношу, который без долгих размышлений покидал ради нее Госпожу Грамматику. После смерти Малены заведение сохранило ее имя; заправлял теперь в нем бывший ватиканский певчий по имени Лино, чьи предки со стороны отца были капуцинами. Много лет тому назад он отправился морем в Левант [14] получать

наследство, корабль затонул, и его спасли рыбаки, сочтя по голосу девицей, так искусно Лино был оскоплен. Когда ошибка обнаружилась, они продали его по дешевке Малене. Хозяйке пришелся по душе латинянин, который спал, свернувшись калачиком, разбирался в бухгалтерии и умел с чувством петь модные куплеты. Теодора ладила с Лино: тот закупал в ее лавке фрукты для своих девочек и всегда угощал лимонадом. Гостья рассказывала всевозможные городские сплетни, а девицы крахмалили наволочки — это была гордость дома — и внимательно слушали ее; причем особенно их занимали те, что касались знати да всяких важных персон. Хозяин заведения, большой любитель занимательных историй, сам спросил у Теодоры, не знает ли она чего о чужестранце с золотым кольцом, который бродит по городу de ocultis [15] и, взяв в слуги Тадео, нищего с дроздом, купил ему новую одежду. Кроме того, ходили слухи, будто Селедонио решил предсказать его судьбу и ужаснулся увиденному.

12

Драматические представления на библейские сюжеты; возникли в Испании и Португалии в XIV в., получили особое распространение в XVII в.

13

Митилини (Лесбос) — остров в Эгейском море.

14

Страны, расположенные в восточной части средиземноморского побережья.

15

Тайком (лат.).

— Да, я кое-что слышала и даже видела этого человека, — сказала Теодора. — Тадео приводил его в мою лавку купить инжир и лимоны.

— Ну и как? Он хорош собой? — спросила лузитанка Флоринда, которая была романтической особой, носила нежно-голубые наряды и гордилась своими длинными ресницами, что порхали на ее лице подобно бабочкам-траурницам.

— Он смугл и высок, талия тонкая, волосы кудрявые, а таких рук, как у него, я в жизни своей не видывала: пальцы длинные, изящные, ногти отполированны; лет тридцать, не больше, а глаза — грустные. На нем синий камзол и башмаки горчичного цвета с серебряными пряжками. Тадео носит за ним накидку и трость. В лавке чужестранец пробовал инжир, выбирая самый лучший, и из их разговора я поняла, что они отправлялись в сторону брода встречать слугу, который должен привезти ему коня и вещи, а то господину надоело носить одну и ту же рубашку.

Лино, без конца пристававший ко всем с просьбами посмотреть, не растет ли что-нибудь у него на подбородке, поинтересовался бородой незнакомца; а некая Амелия — его зубами, ибо ее покойный папаша-бельгиец выпускал мятную зубную пасту.

Теодора пояснила, что борода чужестранца подстрижена ровным полукругом, а зубы — безукоризненно белые и ровные: она хорошо разглядела, когда тот надкусил инжир.

— Тадео зовет его «дон Леон», — прибавила Теодора.

— В высшем свете говорят, он похож на пропавшего брата Ифигении. — Лино попросил всех никому не проболтаться, ведь он узнал об этом от одного сенатора, который в свободное время забегал в дом Малены погладить девицам ножки.

— Они только о нем и думают! — заметила Теодора. — Мне в свое время тоже довелось иметь дело с инквизиторами из-за одного человека, за которым они шли по пятам.

Хозяйка фруктовой лавки попросила еще стакан лимонада, выпила его маленькими глотками и, видя, что Лино и девицы сгорают от любопытства, рассказала свою историю.

— Однажды вечером, когда госпожа Малена уже зажигала у дверей красный фонарь, в наш дом зашел белокурый юноша. Сразу было видно — человек он робкий: войдя в зал, густо покраснел — и выбрал меня немедленно, как только я появилась, а вам не хуже моего известно, что так ведут себя люди застенчивые. Потом ему захотелось потанцевать, и он бросил монету Хустиньяно, нашему аккордеонисту, царствие ему небесное. По выговору мне сразу стало ясно — юноша не из наших краев. Когда мы кружились по залу, он все заглядывал мне в глаза, может, по наивности хотел увлечь меня, да уж куда мне! В постели я заметила у него красное пятно в форме льва на левом плече, и юноша объяснил, что его мать напугал в зоопарке грозный зверь, поэтому он таким и родился. Потом чужеземец приходил не раз, и я его даже полюбила. Он носил мне пряники и сладкое вино, и мы всегда танцевали прежде, чем отправиться в постель. Но однажды случилось вот что: спала я себе как-то утром, потому что накануне развлекала допоздна одного капрала и тот просто допек меня своими рассказами, всякие там сражения да крики «В штыки!», «В атаку!» — слушать невозможно, и как звали жену полковника… Не хуже моего знаете, как это бывает — такие типы потом всегда начинают показывать карточки детишек, которых успели наделать прежде, чем отправиться на войну; старший мальчишка непременно снят в отцовском шлеме с перьями. А еще хуже те вояки, у кого дома одни дочки. И что за охота нюни распускать!

— Почти все мы такие, — заметил Лино.

— Ну так вот, я и говорю — сплю я себе спокойно, и тут хозяйка Малена будит меня. Оказывается, пришел сеньор Эусебио из Иностранного ведомства и дожидается в зале, но нужна я ему вовсе не для постели — он принес протоколы допроса. Сеньор Эусебио стал очень вежливо расспрашивать меня о юноше, и я ему все выложила: и про то, что он меня всегда выбирал, и про танцы, и про угощение, а еще рассказала, как он платил мне — никогда не сунет деньги в руку, а положит тайком под подушку. Офицер хотел знать, каким именем он называл себя, а я ответила — не знаю, и это была чистая правда. Мы все называли его просто блондинчиком, и я его так звала в минуты любви. Потом его милость сказал: они ожидают страшного преступника, и внешность моего блондина сходится с его приметами. Их интересовали детали — родинки, шрамы или золотые зубы… Мне припомнилось родимое пятно на левом плече, и я про это рассказала; тогда сеньор Эусебио нарисовал угольком в точности такое же, как у юноши, на клочке бумаги. Услышав, что

все сходится, сеньор взял с меня слово держать наш разговор в тайне и заставил поклясться в присутствии Малены прахом моего отца: на самом деле никакого отца у меня сроду не было, а потому я не знала, жив он или мертв; но так посоветовал дон Эусебио — по его мнению, такая клятва звучала весьма достойно. А еще он попросил меня собственноручно написать донос на юношу с родимым пятном, чтобы не быть привлеченной за соучастие: потом, если он окажется невиновен, его выпустят, он вернется сюда, и я смогу по-прежнему ублажать своего красавчика; а если это преступник, то за помощь правосудию мне бесплатно выдадут пожизненный желтый билет, и у меня не будет недостатка в выгодных клиентах. Ну, я и согласилась; моего блондинчика схватили; неделя проходила за неделей, я ждала его, а он все не шел. Вы же знаете, очень он мне нравился — ласковый был да веселый; говорил всегда о дальних странах, а не о своих неприятностях. И вот однажды пришел к нам один солдат-наемник, мулат с серьгой в ухе, и спросил меня. Денег на постель у него не было, и мы просто сели выпить вина. За столом он рассказал мне шепотом, что мой блондин отдал концы — ему подставили подножку, бедняга споткнулся на ступеньках второго лестничного пролета и полетел вниз головой прямо об большую пушку. Я спросила, вправду ли он оказался знаменитым разбойником, и тогда солдат прошептал мне на ухо, что никакие разбойники тут ни при чем; один приятель мулата слышал, как юношу пытали, твердя без конца одно и то же: признайся, где меч, где твои сообщники; а несчастный все отрицал, говоря, будто он вовсе не принц и слыхом не слыхал о человеке, чье имя я и произносить не хочу, о том мстителе, который когда-нибудь явится в город. Его упорство оказалось напрасным. За такую весть мне пришлось отвести мулата в свою комнату — он заслужил эту награду; в постели его нисколько не волновало, что я плакала о моем русом красавчике, пока он делал свое дело. Уходя, солдат сказал мне по секрету:

— Держи ухо востро, красотка. Они ищут человека с пятном в виде льва на спине, родинкой с двумя волосками на груди и шрамом от удара копьем на левом бедре.

— Все три приметы должны сходиться? — спросила я.

— Необязательно, но хотя бы одна должна быть непременно.

Девицы обсуждали эту историю, гладя белье, и все клялись ни в коем случае не выдавать человека с такими приметами (будь их одна, две или три), если когда-нибудь он у них появится. Они соберут ему денег и спрячут в кладовой: какое им дело до того, что юноша должен стать убийцей родителей — куда же ему деваться, если преступление предначертано заранее.

Не ведая даже, существует ли прекрасный принц на самом деле, все девицы уже влюбились в него, и за этими разговорами застал их Тадео, который постучал в дверь. За нищим, одетым в новое платье, вошел дон Леон, произнес лишь «Добрый вечер», осмотрел всех девиц, медленно поворачивая свою гордо поднятую голову, и указал рукояткой трости на португалку Флоринду. Девушка, увидев возле своей груди серебряную фигурку лежащей борзой, упала без чувств, не выпуская из рук утюга, который открылся от удара и красные угольки брызнули в разные стороны. Хозяин Лино пискнул своим тоненьким голоском, Теодора выпустила из рук стакан, а Полька хлопнулась посреди комнаты на пол, задрав юбки, как делают деревенские девушки в ее стране, когда объявляют о нашествии рыцарей — насильников из Тевтонского ордена.

VI

Городского драматурга звали Филоном, а на афишах обычно писали «Филон Младший», дабы отличить его от другого Филона, который раньше занимался в городе тем же делом и написал несколько фарсов и одну комедию, которую до сих пор ставили в театре, хотя ничего хорошего в ней не было — просто переделанный «Рыцарь из Ольмедо». [16] По пьесе история выглядела так: сначала дон Алонсо сидел с доньей Эльвирой Пачеко на балконе во время ярмарки в Медина-дель-Кампо, потом рыцарь распрощался с дамой, и тут вдруг она стала сходить с ума от ревности. Ей взбрело в голову, что стоит Алонсо добраться до дому и лечь, дрожа от холода, в постель — на дворе-то уже осень, — как ему захочется прижаться к законной супруге и обогреться. И вот Эльвира, не долго думая, переоделась в мужское платье, подстерегла рыцаря на перекрестке и свалила его с лошади одним выстрелом. Публике больше всего нравился последний акт — здесь всегда раздавались свистки: донья Эльвира наблюдала за казнью двух слуг некоего дона Мигеля, который скрылся из города, переодевшись священником, потому что его заподозрили в убийстве. Дама попивала лимонад, обмахивалась веером и кокетничала с новыми поклонниками. Скорняки, имевшие в театре собственную ложу, украшенную бумажным фонариком, кричали:

16

Старинная испанская легенда.

— Девка! Девка!

Актриса, которая исполняла роль дамы Пачеко, считала свистки и крики свидетельством успеха: раз зрители так волновались, значит, перевоплощение ей удавалось — если бы они остались равнодушны, это бы означало провал. Когда-то еще девочкой царица Клитемнестра вышла впервые на сцену в роли тени, предупреждавшей рыцаря об опасности. Она была в костюме птицы и, сидя на ветке, смотрелась очень неплохо; когда краса и гордость Ольмедо проезжал под деревом, она пела.

Сенат велел Филону Младшему написать двенадцать пьес из истории города, чтобы показать ее на сцене. Совершенно естественно, Агамемнон не должен был даже упоминаться; после беременности его матери на подмостках сразу появлялся Эгист, уже женатый, за стаканом вина, с воинами, приехавшими из Трои. Однако Филон Младший, несмотря на строжайший наказ сенатора, ведавшего театрами, писал тайком трагедию на запретную тему, хотя в его доме время от времени устраивали обыск. Работа застряла на третьей сцене второго акта, на том самом месте, где появлялся Орест. Весь первый акт посвящался мужественности и стати Эгиста, тщеславию и красоте царицы и постоянному стремлению Ифигении уединиться, распахнуть окна и смотреть с надеждой на дорогу. Текст в черновом варианте выглядел так:

АКТ II. СЦЕНА I

ЭГИСТ, КЛИТЕМНЕСТРА И ИФИГЕНИЯ.

Эгист. Пойду разомнусь! Я устал читать «Ла гасета». Вечно вожусь с какими-то бумажками, а царю надо бы получше знать свой народ, быть ему другом и отцом: сойти с коня где-нибудь в оливковой роще и вершить праведный суд над своими подданными. Нас, царей, не следовало бы учить читать и писать.

Клитемнестра. И я что-то утомилась. Разве незаметно, как я постарела со вчерашнего дня?