Человек, который хотел понять все
Шрифт:
Осознав, в конце концов, психологическую причину своей агрессивности, Франц смог лучше контролировать себя, и после драки с Огузком срывов у него более не случалось.
В его характере произошли и другие изменения: он стал ленив и с удовольствием отлынивал от работы, мог с легкостью соврать или даже украсть. Может, ослабление моральных устоев явилось следствием усердной работы на теоретических … нет, кроме шуток, а? Он стал вставлять в свою речь множество ругательств (чего не делал со времен студенчества), а чувство жалости у него притупилось почти до нуля. По своему собственному сравнению, Франц превратился в интернациональный вариант Ивана Денисовича из одноименной повести русского писателя Солженицына.
Минус, конечно, кротость солженицынского персонажа.
— — Эй, Профессор!
— — Чего тебе?
— — Ты что, опять от Починки Инвентаря увернулся?
— — А пошел ты, Огузок … рожу разобью!
2. Происшествие
Новичка привели во время пятнадцатиминутного перерыва перед перекличкой, формально отведенного на прослушивание вечернего
В тот вечер, лишь только Чмон в очередной раз завел свой любимый рассказ об изнасиловании четырех малолетних девочек, внешняя дверь с лязгом отворилась, и в камеру вошел новичок — толстый парень лет двадцати пяти с испуганным выражением на тупом лице. Под мышкой он держал комплект постельного белья. «Здравствуйте.» — боязливо сказал новичок; «Заткнись, гадина! — неприязненно отвечал Чмон, — Еще раз перебьешь — выдавлю левый глаза.» Парень помертвел и в полной растерянности отошел в сторону. Франц наблюдал за ним издали — толстяк переминался с ноги на ногу у стены и вид имел самый жалкий: чуть не плакал; потом робко отворил дверь и вошел в спальную камеру. Выждав минуты три, Франц, сам не понимая, зачем, последовал за ним — новичок его, на самом деле, не интересовал: тупость и трусость были написаны на толстом лице парня заглавными буквами.
Когда Франц вошел в камеру, «разборка» шла уже на полную катушку: Чирий, прижимая трепещущего толстяка к стене, левой рукой держал его за горло, а правой размеренно бил по щекам: «А ну, снимай штаны, пидор! Снимай, тебе говорят …» — приговаривал он в такт пощечинам. Моджахед со скучающим лицом наблюдал за происходившим со своей койки, сапоги его валялись рядом — очевидно, урки взяли новичка в оборот в форсированном варианте. «Не хочу снимать … Пусти …» — хныкал толстяк; «Это как же ты, козел, не хочешь? — орал Чирий, — Да я тебя сейчас …» Было видно, что парень держится из последних сил.
Как всегда в подобных случаях, вмешиваться не имело смысла: спасти новичка от печальной участи никто, кроме него самого, не мог — а вот неприятности для вмешивающегося могли выйти колоссальные. Да и не собирался Франц вмешиваться — не собирался до тех пор, пока не услыхал собственный голос: «А ну, пусти его, Чирий, чего пристал, дай человеку на новом месте оглядеться …» Дернул же черт его за язык! — реакция на эти слова превзошла все мыслимые ожидания. Чирий отпустил новичка и резко повернулся к Францу, а Моджахед, путаясь в простыне, вскочил с койки: «Ты зачем, гад, не в свое дело лезешь? Убью!» Франц отскочил назад и быстро посмотрел по сторонам: Дрона и Чмона в камере не было. Что ж, Чирия он не боялся — реальную угрозу представлял один Моджахед … да и тот, запутавшись в простыне, проспотыкался метра два по направлению к Францу и упал на одно колено. «Потом все равно изобьют, — мелькнуло в голове Франца, — так хоть сейчас …» — он сделал два быстрых шага вперед и с наслаждением, изо всех сил врезал ногой Моджахеду под подбородок. Удар пришелся в самую точку — голова урки дернулась назад, глаза замутились; он опрокинулся на спину и замер. Франц повернулся к Чирию. «Ты чего?… — залепетал тот и попятился назад, — Смотри, потом хуже будет … Дрон тебя с говном съест …»; «Ты до этого не доживешь, гнида.» — сладким голосом отвечал Франц, наступая на него. Находившиеся в камере заключеные повскакали со своих коек и окружили их. «Эй, Коряга, а ну, Дрона позови!» — крикнул Чирий; «Стронешься, Коряга, с места — убью!» — не оборачиваясь, усмехнулся Франц. Урка допятился до стены — и вдруг с исказившимся лицом бросился вперед, пытаясь лягнуть Франца в пах. Тот отскочил в сторону и с оттяжкой ударил Чирия сбоку в челюсть — урка рухнул на четвереньки. Сладостный позыв прикончить врага впервые в жизни бросился Францу в голову … он подскочил к копошившемуся на полу Чирию и врезал ему так же, как до этого Моджахеду, — ногой под подбородок. Подонок повалился набок и более не шевелился; на губах у него запузырилась кровь. Франц остановился и схватился рукой за спинку ближайшей койки — сердце его колотилось у горла, ноги подгибались; остальные заключенные молча смотрели на него. Драка заняла секунд двадцать, не больше; что нужно было делать — Франц не понимал.
Но тут, спасая его от необходимости принимать самостоятельное решение, в камеру вошел Мордастый: «Опять, с-сукины сыны, на перекличку опаздываете … — гаркнул он, — … эй, что это у вас происходит?» Все попятились назад, и Франц остался один в проходе между койками, на равном расстоянии от лежавших на полу урок и трясущегося новичка на заднем плане. «Зачинщик кто? — заревел Мордастый, — Зачинщик, говорю, кто, с-сволочи?»; в дверь за его спиной повалили остальные заключенные. Франц встретился глазами с Дроном, и это решило дело: «Я — зачинщик, господин Наставник. — сказал он, — Прикажете в карцер?» Через полторы минуты вызванные Мордастым по рации охранники уже выводили Франца во внешний коридор: приговор — три дня с выводом на работу. Оклемавшиеся к тому времени Чирий и Моджахед проводили его полными ненависти взглядами. А последним своим впечатлением Франц унес из камеры страную ухмылку новичка — не испуганную (как можно было ожидать), а какую-то … Франц не мог понять, какую.
Дорогу в карцер он знал хорошо: они свернули за угол, прошли триста метров
Подошвы сапог привычно прилипали к клейкому линолеумному полу, спереди и сзади топали охранники. «Завтра на танцы пойдешь?» — спросил топавший спереди топавшего сзади. «К нам или на женскую половину?» — отозвался задний. «К нам.» — «Не пойду.»; «А на женскую половину?» — «На женскую тоже не пойду.» Справа и слева в стенах коридора виднелись какие-то двери, над головой проплывали заросшие паутиной лампы и водопроводные трубы. «Так чего же ты, разъеба, спрашивал, на какую половину?» — укорил передний, обдумав услышанное; «Не твое собачье дело. — незлобиво отвечал задний, — Отстань, мудило.» Они остановились перед дверью карцера. Передний охранник, звеня ключами, с лязгом отомкнул и со скрипом отворил тяжелую металлическую дверь: «Заходи!», а когда Франц шагнул внутрь, привычной скороговоркой забубнил: «В карцере не курить, на пол не плевать, а с завтрева переводишься на половинный рацион питания, двух-третевый рацион сна и усиленные физкультурные.» Не дожидаясь окончания ритуала, второй охранник пошел обратно. «И не вздумай на звонок попусту жать, зараза; ежели вызовешь без нужды — лучше сразу харахере себе сделай.» «А что такое харахере, господин Член Внутренней Охраны?» — как можно вежливее спросил Франц; «Это когда ты сам себе хер отрезаешь, — любезно разъяснил охранник, — от слова 'херург', понял?»
Дверь карцера захлопнулась. Послышался звук запираемых замков.
Карцер представлял собой крошечную комнатушку с четырьмя двухэтажными кроватями; под потолком в четверть накала горел красный ночник. С первого же взгляда Франц понял, что ему несказанно повезло: он был единственным штрафником (карцеры имелись лишь на каждом третьем этаже, так что в среднем там скапливалось до восьми заключенных с трех разных потоков). Он быстро разделся, залез на дальнюю от параши верхнюю полку и закрыл глаза, стараясь не потерять ни одной секунды короткого карцерного сна. Лежа в последнем приступе бодрствования, Франц вспомнил прощальную ухмылку толстого новичка: зловещая — вот как ее можно было бы описать … если б только зловещая ухмылка на устах этого труса имела какой-нибудь смысл … Нет, не вяжется.
Франц уснул.
Проснулся он, судя по самочувствию, часа через полтора — с явственным ощущением, что что-то произошло. Он свесил голову вниз: на двух нижних койках (под ним и на противоположной) спали люди — новых штрафников, видимо, привели уже после отбоя. Перевернувшись на живот, Франц закрыл глаза: «Интересно, из нашей камеры или нет?…» — сонно подумал он.
Примерно через час он проснулся опять, на этот раз — с сильным ощущением тревоги. Секунд тридцать он лежал, не шевелясь и анализируя свои ощущения; в карцере царили полная тишина и привычный полумрак. Голова была тяжелая — как всегда, когда проснешься среди ночи. Все казалось в порядке — что ж тогда разбудило его? Франц сел на кровати и медленно, стараясь не шуметь, слез на пол. Лишь подойдя к параше (и, соответственно, к входной двери) вплотную, он понял, что было не в порядке: в узкую щель между дверью и дверным косяком проникала полоска тусклого желтого света! Не веря своим глазам, Франц качнул приоткрытую дверь пальцем — раздался громкий скрип. Он отдернул руку и оглянулся. Соседи его не пошевелились … или же … или же … застыв на месте, Франц до боли в глазах всмотрелся в очертания двух фигур на кроватях: что-то с ними было не то. (Его захлестнула волна беспричинного страха.) Что же с ними не то … что именно … что же?! Отклеив подошвы босых ног от липкого пола, он на цыпочках подкрался к одному из спящих и склонился над ним — тот был с головой укрыт простыней и не шевелился. Франц осторожно выдохнул воздух — и вдруг осознал, что простыня на лежавшем перед ним человеке не поднимается и не опускается в такт дыханию. Он прислушался — звуков дыхания тоже слышно не было. Ощущая, как лоб его покрывается испариной, Франц медленно распрямился и застыл в проходе между двумя койками; сердце его стучало, отдаваясь в висках. Он прислушался к заключенному на кровати напротив — тот тоже не дышал. Или они оба мертвы — или они оба … бежали! Бежали? Ну конечно же, эти двое бежали из карцера — а потому и дверь осталась открыта … И подложили вместо себя под простыни какие-нибудь чурки … Франц с облегчением опустился на табуретку и отер пот со лба: «Господи, как же все оказалось просто: я сейчас посмотрю, что именно они подложили под простыни, а потом лягу спать, будто ничего не произошло … Или лучше ничего не трогать?… А может, убежать вслед за ними — дверь-то открыта?» Последняя идея казалась особенно привлекательной, хотя, куда бежать, Франц не понимал. Он стал обдумывать план дальнейших действий, но придти к окончательному решению не смог — голова спросонья была тяжелая … (Минуты две он сидел, уставившись в темноту и ни о чем не думая.) А почему, интересно, ему так неудобно сидеть? Франц ощупал табуретку: а-а, его комбинезон … В полутьме, он встал и пересел на другую табуретку, но и там лежала какая-то одежда … Что за черт, откуда здесь еще комбинезон — разве те двое могли бежать голые? У него опять заколотилось сердце. И откуда они взяли чурки?… А как смогли открыть дверь?… Что за черт … каким же надо быть идиотом, чтоб хоть на секунду поверить в этот дурацкий побег?!