Человек, который перебегал улицу
Шрифт:
С Иреной Вильям старался не встречаться. В конторе у него не бывало никаких особенных дел, да и находилась она в другом здании. Так что его поведение могло показаться вполне естественным. Не искала встреч и Ирена, хотя два-три раза она, как подумал Вильям, специально поджидала у окна, когда он будет проходить через двор, потому что они встретились в подворотне. В первый раз — это была случайность — он выходил вместе с Константином Ивановичем, в другой — он уже умышленно искал себе попутчика.
Накануне Женского дня Вильяма
Сперва Вильям купил один букет, но, поразмыслив, купил и второй — для немолодой уже женщины, которая пришла в помощницы вместо Ирены. Он подумал, что так это не будет бросаться в глаза.
Работать кончили несколько раньше, в самой дальней комнате раскройного цеха женщины накрыли стол, каждая принесла из дома какую-нибудь закуску. Венцом всему было то, что Константин Иванович поставил на стол бутылку очень дорогого коньяка в честь прощания с «Модой» — с понедельника он уходил на заслуженный отдых. Он был весел, балагурил, смеялся, сверкая золотыми зубами, и совсем не был похож на пенсионера.
Главный инженер тоже пришла, пригубив рюмку, сказала, что и в других цехах веселятся.
— Только Ирена выпила лишнего, расплакалась, и ее пришлось отправить домой, — все это Валентина рассказывала, даже не взглянув на Вильяма.
— Какая Ирена? — спросила одна из настильщиц.
— Секретарша.
— А-а… Я только что видела ее у ворот с механиком Ромкой.
— Я попросила Романа, чтоб проводил, — объяснила Валентина.
— Ну, этот пощупает ее, — рассмеялась настильщица. — Этот свой случай не упустит.
Вильям задрожал от гнева. Он чувствовал себя так, словно у него что-то отняли, словно его ограбили. Он возненавидел Валентину, механика Ромку и Ирену. Но больше всего безрассудную Ирену. Ему казалось, что Ирена его обидела. Своим легкомыслием. Вечер был испорчен.
Часов около пяти стали расходиться — настоящий праздник у большинства был еще впереди.
Морозило, весны еще не чувствовалось. Возле перекрестков машины, затормозив, скользили по асфальту. На улицах было полно народу — самые торопливые, чтобы обогнать других, ступали прямо в сугробы по краям тротуаров.
Вильям все еще злился на легкомыслие Ирены, на бабника Ромку, которого попросили ее проводить, но в конце концов решил, что все это к лучшему, если уж тому суждено случиться. И чем раньше, тем лучше. Рассудком Вильям мог с этим согласиться. Только рассудком. Однако, представив себе, что Ромка теперь, может быть, сидит в комнате Ирены, Вильям почти наяву ощутил ее податливые губы и дрожащие плечи под тонкой блузкой. И сейчас он был готов сразиться с Ромкой хоть на шпагах, хоть на пистолетах.
— Уважаемый! — кто-то окликнул его, догоняя. — Выручите, дайте двадцать копеек. Только что вышел из больницы и не могу добраться до дома — нет на
Это был заросший щетиной мужчина, с перебинтованной на повязке рукой, но бинт казался по крайней мере недельной давности. В сторонке стояли еще несколько таких же помятых мужиков и жадными глазами наблюдали, добьется ли чего попрошайка. Перегаром от них разило за версту.
Вильям приостановился, посмотрел на грязный бинт и хотел было идти дальше, но попрошайка вдруг воскликнул: — Портной! Плюнь мне в глаза, если не портной!
Теперь и Вильям его узнал. Это был автомеханик Подливка, с которым он лежал в одной палате в Страуте.
— Ты, портной, еще держишься? — обрадовавшись, расспрашивал Подливка. — Ну, значит, ты богат, значит, можешь подкинуть тем, кому уже не за что зацепиться…
— А ты давно за старое взялся? — Вильям сгреб в кармане мелочь, добавил еще рубль и высыпал все Подливке в горсть.
— Да с месяц назад… После Женского дня снова отправлюсь на лечение… Спасибо, ты просто спас! — Получив деньги, Подливка очень заторопился и со своими дружками быстро исчез в толпе.
Пошел редкий снег.
Весь мужской род единодушно осаждал магазины, в которых продавались духи, дамское белье — кружевное и простое — или лучше того — уже упакованные подарки, потому что они выглядели особенно эффектно — на целлофане от света ламп поблескивали маленькие солнечные зайчики, ленты на свертках переливались различными цветами от бледно-розового до кроваво-красного.
Беаты дома не было. Ролис смотрел по телевизору концертную программу и громко смеялся. Вильям снял пальто и отнес на кухню покупки. В раковине, еще завернутые в бумагу, мокли цветы, которые принес сын — Вильям утром дал ему деньги для этого.
— Добрый вечер! — улыбаясь, сын перешагнул порог кухни. — Я гвоздики принес.
— Какого цвета?
— Пестрые. Мне нравятся.
— Ну, тогда они наверняка красивые.
— Пап, может мы приготовим для мамы ужин? Я начищу картошки…
То ли это у него от привязанности к Беате, то ли он хочет что-нибудь заработать проявлением такой доброты.
— Ну, если почистишь картошку, то давай… А завтра, думаю, придется готовить и завтрак и обед…
— Тогда ты встань пораньше и сходи в магазин.
Беата пришла довольно поздно, ужин был уже готов, и они сели за стол.
— Что же ты так поздно в предпраздничный день? — спросил Вильям.
— Пока все кладовки опечатали… Мужчины немного угостили нас…
— Я бегу, — Ролис торопливо проглотил последний кусочек котлеты, — по телевизору футбол… с югославами…
Простучав каблуками, мальчишка исчез.
— Где твои подарки?
— Сейчас покажу, — Беата встала и принесла из коридора аккуратно перевязанный пакет.
В нем была дамская сумочка. Коричневая лакированная сумочка с золотистой окантовкой, на длинном ремне.