Человек, который смеется
Шрифт:
Представления начались.
Сразу же хлынул народ.
Но отделение для знати пустовало.
Если не считать этого, успех был такой, что никто из комедиантов не мог припомнить ничего подобного. Весь Саутворк толпами сбегался поглазеть на "Человека, который смеется".
Среди скоморохов и фигляров Таринзофилда Гуинплен произвел настоящий переполох. Как будто ястреб влетел в клетку с щеглами и пожрал весь их корм. Гуинплен отбил у них всю публику.
Кроме убогих представлений, даваемых шпагоглотателями и клоунами, на ярмарочной площади бывали
В большой круглой палатке выступали прыгуны, с которыми не смогли бы тягаться и современные пиренейские скороходы — Дульма, Борденав и Майлонга, хотя они и спускаются с остроконечной вершины Пьерфит на Лимасонское плато, что почти равносильно падению. Был там и бродячий зверинец с тигром-комиком, который, когда его хлестал укротитель, норовил вырвать у него бич и проглотить конец плети. Но Гуинплен затмил даже этого рычащего комика со страшной пастью и когтями.
Любопытство, рукоплескания, сборы, толпу — все перехватил "Человек, который смеется". Это произошло в мгновение ока. Кроме "Зеленого ящика", не признавали больше ничего.
— "Побежденный хаос" оказался хаосом-победителем, — говорил Урсус, приписывая себе половину успеха Гуинплена, или, как принято выражаться на актерском жаргоне, "оттягивая скатерть к себе".
Гуинплен имел необычайный успех. Однако это был только местный успех. Славе трудно преодолеть водную преграду. Понадобилось сто тридцать лет для того, чтобы имя Шекспира дошло из Англии во Францию: вода — стена, и если бы Вольтер, впоследствии очень сожалевший об этом, не помог Шекспиру, Шекспир и в наше время, быть может, еще находился бы по ту сторону стены, в Англии, в плещу у своей островной славы.
Слава Гуинплена не перешла через Лондонский мост. Она не приняла таких размеров, чтобы вызвать эхо в большом городе. Во всяком случае на первых порах. Но и Саутворка достаточно для честолюбия клоуна. Урсус говорил:
— Мешок с выручкой, словно согрешившая девушка, толстеет прямо у вас на глазах.
Играли "Ursus rursus", затем "Побежденный хаос".
В антрактах Урсус показывал свои способности "энгастримита", давая сеансы чревовещания: он подражал голосу любого из присутствующих, пению, крику, поражая сходством самого певшего или кричавшего, а иногда воспроизводил гул целой толпы, и при этом гудел так громко, как будто в нем одном вмещалось множество людей. Замечательный талант!
Кроме того, он, как мы видели, и ораторствовал не хуже Цицерона, и торговал снадобьями, и занимался лекарской практикой, и даже вылечивал больных.
Саутворк был покорен.
Горячий прием, оказанный в Саутворке "Зеленому ящику", доставлял Урсусу удовольствие, но не удивлял его.
— Это древние тринобанты, — говорил он.
И прибавлял:
— Что касается изысканности их вкуса, я не сравню их ни с атробатами, населяющими Беркс, ни с белгами, обитателями Сомерсета, ни с паризиями, основавшими Йорк.
На время каждого представления двор гостиницы, превращенный в партер, заполнялся бедно одетой, но восторженной публикой. Это были лодочники, носильщики, корабельные плотники, рулевые речных судов, матросы, только что сошедшие на берег и тратившие свое жалованье на пирушки и женщин. Были тут и кучера, и завсегдатаи кабаков, и солдаты, осужденные за какое-нибудь нарушение дисциплины носить красные мундиры черной подкладкой наружу и прозванные поэтому "черными гвардейцами". Весь этот народ стекался с улицы в театр, а из театра устремлялся в кабачок. И выпитые кружки отнюдь не вредили успеху спектакля.
Среди всех этих людей, которых принято называть "подонками", особенно выделялся один: он был выше других, крупнее, сильнее и шире в плечах; он казался менее бедным, чем остальные; его одежда, обычная одежда простолюдина, была, однако, опрятной и не рваной. Не зная меры в выражении своего восторга, он пролагал себе дорогу кулаками, ерошил свои вихры, ругался, кричал, зубоскалил и мог при случае подбить кому-нибудь глаз, но тотчас же поставить потерпевшему бутылку вина.
Этот завсегдатай был тот самый прохожий, у которого, как мы помним, вырвалось на улице восторженное восклицание.
Этот знаток искусства сразу же пленился "Человеком, который смеется". Ходил он не на все представления, но когда приходил, то становился "вожаком" публики; рукоплескания превращались в овации; бурные волны успеха взмывали если не до потолка (его и не было), то до облаков, которых было достаточно (из этих облаков иногда шел дождь, безжалостно поливавший гениальное произведение Урсуса, не защищенное крышей).
В конце концов Урсус заметил этого человека, и Гуинплен тоже обратил на него внимание.
В его лице они, по-видимому, нашли надежного друга.
Урсусу и Гуинплену захотелось познакомиться с ним или по крайней мере узнать, кто он такой.
Как-то вечером, столкнувшись случайно с хозяином гостиницы Никлсом, Урсус показал ему из-за кухонной двери, служившей кулисой, на незнакомца и спросил:
— Знаете вы этого человека?
— Еще бы.
— Кто он?
— Матрос.
— Как его зовут? — вмешался Гуинплен.
— Том-Джим-Джек, — ответил хозяин гостиницы.
И, спускаясь по откидной лесенке "Зеленого ящика", чтобы возвратиться в свое заведение, дядюшка Никлс обронил чрезвычайно глубокомысленное замечание:
— Какая жалость, что он не лорд. Славная из него вышла бы каналья!
Хотя труппа "Зеленого ящика" и остановилась во дворе гостиницы, она ни в чем не изменила своего обычного уклада жизни и по-прежнему держалась обособленно. Если не считать нескольких слов, которыми ее участники изредка перебрасывались с хозяином, они не вступали ни в какие сношения с обитателями гостиницы, как постоянными, так и временными, и продолжали общаться только друг с другом.