Человек перед Богом
Шрифт:
Дальше: вопрос, который нам ставит рассказ о Закхее. Закхей победил тщеславие; он принял на себя насмешки людей; он принял на себя осуждение людей, потому что ему нужно было видеть Христа. Он ничего другого не искал, он ни о чем другом не мечтал; он не думал, что Христос из всей толпы его призовет; он принял на себя позор, потому что без того, чтобы хоть взглянуть на Него, он дальше жить не мог. А когда Христос его призвал — что он сделал? Он не только на словах покаялся в своей прошлой жизни; он обязался все вернуть четверицею, все исправить, всю неправду своей жизни разрушить до основания так, чтобы никто от его неправды больше не страдал.
А мы? Как мы стараемся казаться, как мы боимся, чтобы нас не увидели, какие мы есть. Мы легко стыдимся, как бы нас не отождествили с учениками Христа по тому, что мы не так, как другие, думаем, говорим, живем и чувствуем. Как
Подумаем о мытаре и фарисее. Мы легко входим в храм, мы легко становимся на молитву, мы требуем от Бога: потому что мы стали перед Ним, Он должен стать перед нами и отозваться! Мы жалуемся, что мы стали на молитву и нас не коснулось ни умиление, ни просвещение — где же был Бог? Как Он смел, когда я Его призывал, не отозваться? Или: разве Он не обещал исполнять молитвы верующих? — я Ему поверил, а Он не исполнил, что же это за Бог?.. Разве мы не так говорим? Может быть не так нагло, но разве не таковы наши чувства?
И мы хуже фарисея, потому что фарисей был беспощаден по отношению к себе; он творил правду, какой он ее знал и какой он ее видел. А мы? — Мы правды не творим, мы живем недостойно даже тех заповедей, которые колют нам глаза, которые мы знаем наизусть, которые являются основным, примитивнейшим законом жизни. Мы входим в храм: небрежно перекрестимся, посмотрим направо-налево, даже не заметив, что мы в Божием доме, что это место, где ангелы с благоговением предстоят Богу, где они охвачены созерцательным молчанием, где они с ужасом, с трепетом лицезреют Божие присутствие. А мы "имеем право" на все, что Церковь предлагает; мы "имеем право" получить прощение грехов, которые мы так и не исправляем; мы "имеем право" причаститься Святых Даров потому только, что выразили сожаление о том, что мы не совершенны. Какой это позор! Фарисей нас засудит… И ясно сказано в каноне Андрея Критского, что предваряют нас в Царство Божие не только мытари и блудницы, но и фарисеи кающиеся!
Кто из нас хоть сколько-то похож на мытаря, который не смеет войти в храм Божий, потому что это место святое и ему там — во всяком случае по суду его совести — места нет? Какая чуткая совесть! Какая правдивость внутренняя! Да, он был мытарь, но его совесть была жива, и он знал, Кто Бог, кто его ближний, кто он сам.
Дальше — богатая притча о блудном сыне, об отвержении им отца, о самостоятельной жизни, оторванной от Бога, от правды, от всего святого, и о голоде, который его охватил, когда с ним случилось то, что он совершил над отцом. Отцу он сказал: «Старик, ты зажился! Я не могу дождаться времени, когда ты умрешь, чтобы пользоваться тем добром, которое ты трудом своим собрал и которое я унаследую! Сговоримся: ты для меня больше не существуешь! Умри — и дай мне плод твоих трудов». И он взял, ушел, расточил все с такими же, как сам, людьми, которые при нем были, пока было что у него взять; а когда не стало ничего, они ему сказали: ты не существуешь больше! Ты умер, тебя нет… — и ушли. И осталось только одиночество, голод, брошенность; и тогда он вспомнил, что у него есть отец.
Разве мы не похожи на этого юношу? Разве мы не поступаем так же? Разве мы не говорим Богу постоянно: дай, дай! я требую от Тебя… И когда Бог отзывается: Я тебе дал, Я тебе дал ценой Своей жизни и смерти на кресте, и сошествия во ад… — мы отвечаем: хорошо! Значит, теперь я могу все взять… Мы не говорим так нагло, нет! Но мы живем так нагло, мы поступаем так нагло, мы сладкими словами говорим ту же самую едкую, горькую неправду. Блудный сын покаялся, встал и пошел обратно к отцу; он знал, что недостоин больше сыном называться, — может быть, отец его возьмет наемником, рабом на поле. Мы так не идем, когда каемся; мы идем в уверенности, что будем прощены, что мы и теперь сыновья и дочери, что нам надо только выразить свое сожаление — и Бог простит… Неправда! Даром прощения никто не получит; Бог простит — да, но что толку, какая разница, если наша жизнь от этого ни в чем не переменилась? Помните, что Серафим Саровский сказал одному из своих учеников или посетителей: если ты будешь
И дальше рассказ о суде, который я уже упоминал: овцы и козлища, — и вопрос: ты человек или ты ниже человека? Это не значит: зверь, — зверь без греха; ниже человека — это значит: раб сатаны, споспешник его, друг его. Вот как вопрос стоит.
И на грани нашего вступления в Великий пост — вопрос: познал ли ты теперь, что ты собой представляешь, кто ты такой? Совесть ты выслушал? В тебе дрогнуло что-то или нет? Если дрогнуло, если ты себя познал, то неужели ты можешь кому бы то ни было не простить, кто столь же беспомощен против себя самого, против своих страстей, против зла, которое он допустил в себе? разве ты можешь осудить кого-нибудь? Спеши, иди к нему, иди к тому, на кого ты больше всего имеешь злобы или о ком думаешь, что он тебя обидел, и проси у него прощения за такие свои чувства, за то, что не можешь ты его простить; моли о том, чтобы этот человек, которого ты так ненавидишь, так отвергаешь, помолился Богу, дабы ты стал способен простить и через это получить прощение.
Вот о чем говорят нам эти недели — коротко, но беспощадно, беспощадно-любовно, потому что любовь без пощады там, где речь идет о нашей вечной погибели или о нашем спасении.
И затем открывается время Великого поста, весна духовная, расцвет жизни, если только в течение подготовительных недель мы приняли на себя это распятие — распятие себя со страстьми и похотьми. Если мы это сделали — тогда все хорошо, тогда мы можем вступить в весну, тогда мы с радостью познаем, что Бог стал человеком и что перед нами подлинный образ человека. Мы с радостью можем думать о том, что Бог Своей благодатью, то есть Сам, как чаша, через край переливающаяся, переливается Своей жизнью в нас. Мы можем ликовать о том, что Крест Господень говорит нам о мере Божией любви. И мы можем тогда вдуматься в то, чему нас учит Иоанн Лествичник, можем всмотреться в образ Марии Египетской и приступить к страшным дням Страстной седмицы.
Я на этом закончу первую беседу. Сейчас посидите в тишине, в полном молчании, чтобы в церкви никто ни с кем не разговаривал, чтобы была действительно возможность каждому вдуматься в то, что совесть ему говорит.
Великопостная подготовка
Говение — это момент в жизни, повторный, но всегда новый и всегда равно решающий для нашей вечной судьбы. Это момент, когда мы встаем перед своей совестью, стоим перед Живым Богом, и произносим над собой суд. Это очень важный момент; это момент, когда после рассеянной жизни, какую мы все ведем в той или другой мере, мы даем себе время вырваться из круговорота привычных действий, мыслей, переживаний и становимся перед вечностью, вне времени, перед лицом Того, Который есть Жизнь, и Правда, и Красота, и Смысл.
Есть в Евангелии от Матфея одно место, которое я хочу вам напомнить, потому что оно никогда не читается в воскресный день: Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу. Поистине говорю тебе, не выйдешь ты оттуда, пока не отдашь до последнего свой долг (Мф. 5,25–26). Отцы Церкви, комментируя этот отрывок, соперником называют нашу совесть. Наша совесть, как прилипчивый соперник, совопросник идет рядом с нами в течение всей нашей жизни. Соперник наш — совесть — каждую минуту жизни как бы пристает к нам, не дает нам покоя, все время напоминает нам о том, что должно бы быть — и чего нет; напоминает, как мы живем, что мы говорим, каковы наши мысли, не достойные ни нас, ни любимых, ни Бога, Который в нас верит и Который нас любит даже в грехе нашем. Соперник этот идет рядом с нами постоянно, напоминая нам, что рано или поздно этот путь будет закончен, что он не бесконечен, что в какой-то момент мы станем перед лицом Живого Бога; и тогда уже будет поздно, тогда надо будет дать отчет, как же прошли эти годы, что происходило на пути. И тогда, может быть, с болью наша совесть нас упрекнет, соперник наш станет свидетелем того, что мы знали правду, потому что он нам ее говорил, напоминал, внушал, и что мы отвернулись от Божией правды.