Человек перед Богом
Шрифт:
И мы хуже фарисея, потому что фарисей был беспощаден по отношению к себе; он творил правду, какой он ее знал и какой он ее видел. А мы? — Мы правды не творим, мы живем недостойно даже тех заповедей, которые колют нам глаза, которые мы знаем наизусть, которые являются основным, примитивнейшим законом жизни. Мы входим в храм: небрежно перекрестимся, посмотрим направо-налево, даже не заметив, что мы в Божием доме, что это место, где ангелы с благоговением предстоят Богу, где они охвачены созерцательным молчанием, где они с ужасом, с трепетом лицезреют Божие присутствие. А мы "имеем право" на все, что Церковь предлагает; мы "имеем право" получить прощение грехов, которые мы так и не исправляем; мы "имеем право" причаститься Святых Даров потому только, что выразили сожаление о том, что мы не совершенны. Какой это позор! Фарисей нас засудит… И ясно сказано в каноне Андрея
Кто из нас хоть сколько-то похож на мытаря, который не смеет войти в храм Божий, потому что это место святое и ему там — во всяком случае по суду его совести — места нет? Какая чуткая совесть! Какая правдивость внутренняя! Да, он был мытарь, но его совесть была жива, и он знал, Кто Бог, кто его ближний, кто он сам.
Дальше — богатая притча о блудном сыне, об отвержении им отца, о самостоятельной жизни, оторванной от Бога, от правды, от всего святого, и о голоде, который его охватил, когда с ним случилось то, что он совершил над отцом. Отцу он сказал: «Старик, ты зажился! Я не могу дождаться времени, когда ты умрешь, чтобы пользоваться тем добром, которое ты трудом своим собрал и которое я унаследую! Сговоримся: ты для меня больше не существуешь! Умри — и дай мне плод твоих трудов». И он взял, ушел, расточил все с такими же, как сам, людьми, которые при нем были, пока было что у него взять; а когда не стало ничего, они ему сказали: ты не существуешь больше! Ты умер, тебя нет… — и ушли. И осталось только одиночество, голод, брошенность; и тогда он вспомнил, что у него есть отец.
Разве мы не похожи на этого юношу? Разве мы не поступаем так же? Разве мы не говорим Богу постоянно: дай, дай! я требую от Тебя… И когда Бог отзывается: Я тебе дал, Я тебе дал ценой Своей жизни и смерти на кресте, и сошествия во ад… — мы отвечаем: хорошо! Значит, теперь я могу все взять… Мы не говорим так нагло, нет! Но мы живем так нагло, мы поступаем так нагло, мы сладкими словами говорим ту же самую едкую, горькую неправду. Блудный сын покаялся, встал и пошел обратно к отцу; он знал, что недостоин больше сыном называться, — может быть, отец его возьмет наемником, рабом на поле. Мы так не идем, когда каемся; мы идем в уверенности, что будем прощены, что мы и теперь сыновья и дочери, что нам надо только выразить свое сожаление — и Бог простит… Неправда! Даром прощения никто не получит; Бог простит — да, но что толку, какая разница, если наша жизнь от этого ни в чем не переменилась? Помните, что Серафим Саровский сказал одному из своих учеников или посетителей: если ты будешь молиться Богу, Он тебя простит; но помни, какой ценой Он получил право тебя прощать! Каждый раз, когда ты грешишь и просишь прощения, это как бы Его новое распятие тебя ради, ради тебя одного… Вот каково наше положение: что отец простил — это другое дело; речь идет о нас, не о благости, святости, жертвенности отца, а о нас самих.
И дальше рассказ о суде, который я уже упоминал: овцы и козлища, — и вопрос: ты человек или ты ниже человека? Это не значит: зверь, — зверь без греха; ниже человека — это значит: раб сатаны, споспешник его, друг его. Вот как вопрос стоит.
И на грани нашего вступления в Великий пост — вопрос: познал ли ты теперь, что ты собой представляешь, кто ты такой? Совесть ты выслушал? В тебе дрогнуло что-то или нет? Если дрогнуло, если ты себя познал, то неужели ты можешь кому бы то ни было не простить, кто столь же беспомощен против себя самого, против своих страстей, против зла, которое он допустил в себе? разве ты можешь осудить кого-нибудь? Спеши, иди к нему, иди к тому, на кого ты больше всего имеешь злобы или о ком думаешь, что он тебя обидел, и проси у него прощения за такие свои чувства, за то, что не можешь ты его простить; моли о том, чтобы этот человек, которого ты так ненавидишь, так отвергаешь, помолился Богу, дабы ты стал способен простить и через это получить прощение.
Вот о чем говорят нам эти недели — коротко, но беспощадно, беспощадно-любовно, потому что любовь без пощады там, где речь идет о нашей вечной погибели или о нашем спасении.
И затем открывается время Великого поста, весна духовная, расцвет жизни, если только в течение подготовительных недель мы приняли на себя это распятие — распятие себя со страстьми и похотьми. Если мы это сделали — тогда все хорошо, тогда мы можем вступить в весну, тогда мы с радостью познаем, что Бог стал человеком и что перед нами подлинный образ человека. Мы с радостью можем думать о том, что Бог Своей благодатью, то есть Сам, как
Я на этом закончу первую беседу. Сейчас посидите в тишине, в полном молчании, чтобы в церкви никто ни с кем не разговаривал, чтобы была действительно возможность каждому вдуматься в то, что совесть ему говорит.
Притча о браке
В одном из отрывков Евангелия, который читается во время Страстной, есть рассказ о том, как Христос, обращаясь к иудеям, им говорит: не воображайте, что если бы вы были на месте тех, которые избивали в свое время пророков Божиих, вы этого не сделали бы: вы бы сделали и это, и сделаете еще хуже (Мф. 23, 29–33). Это относится, конечно, к тому, что Христос тогда уже провозгласил Своим ученикам весть о грядущем Своем распятии; и то, чему надлежало случиться, действительно было страшнее того, что случилось когда-то раньше, когда Божии люди, пророки бывали отвержены, побиваемы камнями и убиваемы каждый раз, когда они являлись совестью народа.
Эта мысль должна связать то, что я сейчас скажу, с уже сказанным раньше, именно — о совести. Пророки были громкой совестью народа, обличающей совестью, суровой, непримиримой. Наша совесть именно такова. И мы можем понять свою совесть и судьбу ее в нашей жизни, сравнивая то, как мы относимся к своей совести, к ее неумолимому голосу, с тем, как относился еврейский народ к пророкам.
Вы, наверное, помните притчу о том, как царь учредил пир по случаю брака своего сына и как он призвал многих, и как один после другого все стали отказываться, потому что у них была своя жизнь (Лк. 14, 16–24). На фоне того, что я говорил раньше, подумаем несколько минут о том, что именно тогда случилось.
Был пир, который выражал ликование и царя-отца, и сына его, и невесты, и всех тех, кто их любил. Этот пир был как бы приобщением радости. И царь обратился ко всем, кто ему был дорог, знаком, близок, с призывом: Придите! Возрадуйтесь вместе со мной, с моим сыном, с невестой его… Образно можно было бы сказать, что это то, что говорит нам Господь, Отец наш Небесный: Придите! Возрадуйтесь о том, что Мой Сын Свою жизнь отдал в действии совершенной любви к твари Своей и что тварь, в лице святых и в лице всего созданного мироздания, отозвалась радостью, благодарностью, любовью на любовь Божию, воплощенную в Сыне. Мы тоже являемся частью этого тварного мира; к нам тоже обращен зов Божий: Придите! Возрадуйтесь со Мной, войдите в радость, что восстановлено Царство любви, что между землей и небом уже нет непроходимой преграды, Крест их соединил.
Как же мы отзываемся на этот призыв? Вспомним притчу. Первый человек ответил: не могу прийти; я купил клочок земли — я должен исследовать эту землю… Он думал, что стал обладателем этой земли; на самом деле, он был ею порабощен. Апостол Павел говорит: не давайте ничему обладать вами (1 Кор. 6, 12). Как только человек приобрел в собственность клочок земли, он уже не свободен; земля — его, но он и принадлежит этой земле.
Это состояние так нам всем знакомо. У каждого из нас есть что-нибудь, что как будто ему принадлежит нераздельно или что он хочет сохранить как собственность: лишь бы она от него не ушла. И как только таково наше настроение, расположение нашего духа, мы уже не свободны; мы уже никак не можем быть странниками Христовыми; мы не можем быть в мире, но не от мира сего; мы уже не посланники Божии в мир, который Он хочет спасать, — мы вросли в этот мир, как дерево корнями врастает в землю. В момент, когда мы что-либо избираем как свое, неотъемлемое, мы уже принадлежим этому. Мы тоже отвечаем Богу: я не могу прийти! Это — мое!.. Тогда как на самом деле не оно — мое, а я принадлежу этому.
Другой ответил: я купил пять пар волов — я должен их испытать!.. У каждого из нас есть какое-то свое дело; нам кажется, что без нас это дело не сделается, что без нас обойтись нельзя, и поэтому мы должны все свои силы, весь ум, все сердце, все усердие, всю энергию отдать этому делу. Как же нам может хватить времени, чтобы пойти на пир? Пусть и на самый светлый, на пир любимого человека — у нас же свое дело, а время течет, и вдруг я не успею всего сделать, что мне надо было бы сделать? Пир подождет.