Человек в этом мире — большой фазан

Мюллер Герта

Катарина села и натянула юбку на колени. Виндиш стоял рядом и застегивал брюки. Кладбище было большим. Виндиш понял, что смерть его обошла. Что он дома. Что эти штаны здесь, в деревенском шкафу, его дожидались. Что на войне и в плену ему было неведомо, где деревня и сколько ему осталось.

У Катарины в губах был стебелек. Виндиш потянул ее за руку: «Пошли отсюда».

Петухи

Пять раз пробили колокола церковных часов. Виндиш чувствует холодные шишки на ногах. Он выходит во двор. Поверх забора

движется шляпа ночного сторожа.

Виндиш идет к воротам. Сторож держится за телеграфный столб и говорит сам с собой: «Где же она, где прекраснейшая среди роз». На мостовой сидит его собака. Она дожирает червяка.

«Конрад», — окликает сторожа Виндиш. Сторож поднимает глаза. «Сова сидит в лозняке за стогом сена, — говорит он. — Старая Кронер умерла». Он зевает. Изо рта у него разит шнапсом.

В деревне кукарекают петухи. Кричат хриплыми голосами. В клювах у них ночь.

Ночной сторож держится за забор. Руки у него грязные. Пальцы искривлены.

Трупные пятна

Жена Виндиша стоит босая на каменном полу. Волосы растрепаны, будто по дому гуляет ветер. Виндиш увидел гусиную кожу у нее на икрах. И шершавую кожу щиколоток. Втянул запах ее ночной рубашки. От рубашки пахнуло теплом.

Скулы на лице у нее отвердели и дергаются. Рот раздирает крик. «Когда ты домой притащился? В три я глядела на часы. А сейчас пять пробило». Она машет руками в воздухе. Виндиш смотрит на ее палец. Слизи на нем нет.

В кулаке Виндиш сжимает сухой яблоневый лист. Ему слышно, как жена кричит в передней. Она хлопает дверью. С криком идет на кухню. На плите звякнула ложка.

Виндиш встал в дверях. Жена замахнулась ложкой. Заорала: «Паршивый потаскун. Я твоей дочери расскажу, чем ты занимаешься».

Над чайником вздулся зеленый пузырь. Над пузырем ее лицо. Виндиш подошел. Ударил в лицо. Она замолчала, опустив голову. Плача, поставила чайник на стол.

Он сидит перед чашкой чаю. Пар ест лицо. Мятный запах плывет в кухню. В чашке Виндиш видит свои глаза. В глаза ему с ложки сыпется сахар. Ложка замерла в чае.

Виндиш делает глоток. «Старая Кронер умерла», — говорит он. Жена дует на свой чай. У нее маленькие, красные глаза. «Да и колокол звонит», — кивает она.

На щеке у нее красные пятна. Это след от руки Виндиша. Это от дымящегося чая. Это проступили трупные пятна старой Кронер. Звон колокола проникает сквозь стены. Звонит лампа. Звонит потолок.

Виндиш глубоко вздыхает. Вздох он отыскивает на дне чашки.

«Кто знает, когда и где мы умрем», — говорит его жена. Она касается волос, взлохмачивает еще одну прядь. По подбородку у нее стекает капля чаю.

На улице брезжит серый свет. Окна скорняка ярко светятся. «Сегодня после обеда похороны», — сказал Виндиш.

Пропитые письма

Виндиш едет на мельницу. На мокрой траве поскрипывают велосипедные шины. Он смотрит, как у него между коленями вращается колесо. Тянутся сквозь дождь заборы. Сады шуршат. С деревьев каплет.

Памятник павшим воинам окутан серой пеленой. У лепестков роз коричневые края.

В

углублении скопилась вода. Колесо велосипеда тонет. Вода брызжет Виндишу на штанины. Дождевые черви кольцами сворачиваются на мостовой.

Окно у столяра открыто. Постель застелена. На ней красное плюшевое покрывало. Жена столяра одна сидит за столом. На столе — кучка зеленой фасоли.

Крышка гроба старой Кронер больше не стоит. Мать столяра улыбается с фотографии над кроватью. Из смерти белой далии она теперь, улыбаясь, глядит на смерть старой Кронер.

Пол голый. Столяр продал красные ковры. Заполнил длинные анкеты. Уже ждет паспорта.

Дождь льет Виндишу на затылок. Плечи у него мокрые.

Жену столяра то к пастору зовут — из-за свидетельства о крещении, то к милиционеру — из-за паспорта.

Ночной сторож рассказал Виндишу, что пастор в ризнице поставил железную кровать. В кровати пастор вместе с женщинами разыскивает свидетельства о крещении. «Если все идет гладко, — толковал сторож, — пастор проводит поиск пять раз. Ну а если требуется основательно заняться, то десять. Милиционер тоже по семь раз теряет или куда-то перекладывает заявления и гербовые марки некоторых семей. Он ищет их вместе с женщинами, которые хотят выехать. Ищет на матраце в почтовом складе.

Твоя жена, — посмеивался сторож, — для него старовата. К твоей Катарине он близко не подойдет. Но ведь еще дочка на очереди. Пастор ее откатолит. А милиционер приматрасит и лишит гражданства. Почтальонша дает милиционеру ключ, когда предстоит работа на складе».

Виндиш пнул каблуком дверь мельницы. «Пусть только попробует. Муку он получит, а мою дочь — нет».

«Наши письма потому и не доходят, — ввернул сторож. — Мы их отдаем почтальонше вместе с деньгами на почтовые марки. Она за эти деньги покупает шнапс. А письма прочитывает и выбрасывает. Пока у милиционера нет работы на складе, он сидит на почте возле почтальонши и хлещет шнапс. Ведь для матраца почтальонша ему не подходит, стара».

Сторож погладил свою собаку. «Уже сотни писем почтальонша пропила. И сотни пересказала милиционеру».

Большим ключом Виндиш отпирает дверь мельницы и отсчитывает два года. Поворачивает маленький ключ в замке и считает дни. Потом шагает к мельничному пруду.

Пруд неспокоен. По нему ходят волны. Ивы завернулись в листву и ветер. Стог сена отбрасывает на пруд свое отражение. Оно непрерывно движется и остается на месте. Лягушки шмыгают вокруг стога, волочат по траве белые брюшки.

У пруда сидит сторож и икает. Из-за воротника у него всякий раз выскакивает кадык. «Это от синего лука, — говорит он. — Каждую луковицу русские нарезают тонкими кружочками и посыпают солью. Луковица от соли раскрывается, как роза. Пускает сок, чистый и светлый, будто вода. По виду она смахивает на водяную лилию. Русские по луковицам бьют кулаком. Некоторые клали их под пятки. Я видел. И на пятках поворачивались. Русские бабы поднимали юбки и опускались коленями на луковицы. Они на коленях поворачивались. А мы, солдаты, хватали их за бедра и поворачивались вместе с ними».