Человек в картинках
Шрифт:
— Смит, вернись!
А теперь, к делу! На красном столе, где лежало распростёртое и выпотрошенное тело капитана, чьи-то руки вновь приступили к игре. Во влажное лоно вложены внутренности из меди, латуни, серебра, алюминия, каучука и шёлка; паучки выткали золотую паутинку, которая вживляется в кожу; вложено сердце, а в черепную коробку помещён платиновый мозг, который гудит и сыплет крохотными голубыми искорками, провода тянутся к рукам и ногам. Через минуту тело прочно зашито, швы на разрезах, у горла, на голове замазаны, заживлены заново.
Капитан сел и вытянул руки.
— Стоять!
На улице
Смит упал с пулей в сердце.
Все обернулись.
— Глупец! Города боится!
Они смотрели на тело Смита, лежавшее у их ног.
Они смотрели на капитана, кто широко раскрытыми глазами, кто прищурившись.
— Слушайте, — сказал капитан, — я должен вам кое-что сообщить.
Теперь город, который их взвесил, попробовал на вкус и обнюхал, который пустил в ход все свои средства, за исключением одного, последнего, приготовился пустить в ход и его — дар речи. Он говорил не враждебным языком массивных стен и башен, и не от имени каменной громады булыжных мостовых и крепостей, нашпигованных машинами, а тихим голосом одного-единственного человека.
— Я больше не капитан, — сказал он, — и не человек.
Люди отпрянули.
— Я — город, — произнёс он и заулыбался. — Я ждал двести веков, — сказал он. — Я ждал, пока вернутся сыновья сыновей других сыновей.
— Капитан, сэр!
— Я ещё не всё сказал. Кто создал меня? Город. Меня создали те, кто погиб. Древний народ, который жил здесь когда-то. Народ, который земляне бросили издыхать от страшной неизлечимой болезни, похожей на проказу. И древний народ, мечтая о том дне, когда земляне снова явятся сюда, построил этот город, и нарёк его городом Возмездия, на планете Тьмы, на берегах Векового Моря, близ Мёртвых гор. Как поэтично! Этот город был задуман как весы, как лакмусовая бумажка, как антенна для проверки всех космических странников будущего. За двадцать тысяч лет здесь побывали всего две ракеты. Одна — с далёкой галактики Эннт. Обитателей корабля проверили, взвесили, решили, что они не подходят по параметрам и выпустили из города живыми и невредимыми, так же, как и пришельцев со второго корабля. Но сегодня наконец пожаловали вы! Отмщение будет полным. Вот уже двести веков, как тот народ мёртв, но он оставил после себя этот город, чтобы вам был оказан в нём радушный приём.
— Капитан, сэр, вам нездоровится. Может вам вернуться на корабль?
Город содрогнулся.
Мостовые разверзлись, и люди с воплями провалились вниз. Падая, они увидели мелькнувшие сверкающие лезвия, летящие им навстречу.
Спустя некоторое время кто-то позвал:
— Смит?
— Здесь!
— Енесен?
— Здесь!
— Джон, Хачисон, Спрингер?
— Здесь, здесь, здесь.
Они выстроились у люка ракеты.
— Немедленно возвращаемся на Землю.
— Есть, сэр!
Разрезы на шеях были незаметны, как незаметны были и латунные сердца, серебрянные внутренности и тонюсенькие золотые проволочки вместо нервов. Из голов доносилось едва слышное электрическое гудение.
— Это мы в два счёта!
Девять человек суетились, загружая ракету золотистыми бомбами, начинёнными микробами заразной болезни.
— Их нужно сбросить на Землю.
— Будет исполнено, сэр!
Люк захлопнулся. Ракета взмыла в небеса. Рокот её двигателей удалялся, город лежал, раскинувшись на летних пустошах. Его зрение притупилось. Перестал напрягаться слух. Закрылись огромные вентиляционные шахты его Ноздрей, улицы больше ничего не взвешивали, не подытоживали, потайные машины нашли отдохновение в масляных ванных. Ракета растворилась в небе.
Понемногу, растягивая удовольствие, город наслаждался роскошью умирания.
Урочный час
Zero Hour, 1947 год
Переводчик: Н. Галь
Ох, и весело будет! Вот это игра! Сто лет такого не было! Детишки с криком носятся взад и вперед по лужайкам, то схватятся за руки, то бегают кругами, влезают на деревья, хохочут. В небе пролетают ракеты, по улицам скользят проворные машины, но детвора поглощена игрой. Такая потеха, такой восторг, столько визга и суеты!
Мышка вбежала в дом, чумазая и вся в поту. Для семи лет она горластая и крепкая, и на редкость твердый характер. Миссис Моррис оглянуться не успела, а дочь уже с грохотом выдвигает ящики и сыплет в мешок кастрюльки и разную утварь.
— О господи, Мышка, что это творится?
— Мы играем! Очень интересно! — запыхавшись, вся красная, отозвалась Мышка.
— Посиди минутку, передохни, — посоветовала мать.
— Не, я не устала. Мам, можно, я все это возьму?
— Только не продырявь кастрюли, — сказала миссис Моррис.
— Спасибо, спасибо! — закричала Мышка и ракетой метнулась прочь.
— А что у вас за игра? — крикнула мать ей вслед.
— Вторжение! — на бегу бросила Мышка.
Хлопнула дверь.
По всей улице дети тащили из дому ножи, вилки, консервные ножи, а то и кочергу или кусок старой трубы.
Любопытно, что волнение и суматоха охватили только младших. Старшие, начиная лет с десяти, смотрели на все это свысока и уходили гулять подальше или с достоинством играли в прятки и с мелюзгой не связывались.
Тем временем отцы и матери разъезжали в сверкающих хромированных машинах. В дома приходили мастера — починить вакуумный лифт, наладить подмигивающий телевизор или задуривший продуктопровод. Взрослые мимоходом поглядывали на озабоченное молодое поколение, завидовали неуемной энергии разыгравшихся малышей, снисходительно улыбались их буйным забавам и сами, пожалуй, не прочь бы позабавиться с детишками, да только солидному человеку такое не пристало…
— Эту, эту и еще эту, — командовала Мышка, и ребята выкладывали перед ней разнокалиберные ложки, штопоры и отвертки. — Это давай сюда, а это туда. Не так! Вот неумеха! Так. Теперь не мешайся, я приделаю эту штуку, — она прикусила кончик языка и озабоченно наморщила лоб. — Вот так. Понятно?
— Ага-а! — завопили ребята.
Подбежал двенадцатилетний Джозеф Коннорс.
— Уходи! — без обиняков заявила Мышка.
— Я хочу с вами играть, — сказал Джозеф.
— Нельзя! — отрезала она.
— Почему?
— Ты будешь дразниться.
— Честное слово, не буду.
— Нет уж. Знаем мы тебя. Уходи, а то поколотим.
Подкатил на мотороликах еще один двенадцатилетний.
— Эй, Джо! Брось ты эту мелюзгу. Пошли!
Джозефу явно не хотелось уходить, он повторил не без грусти: