Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики

Ле Гуин Урсула Кребер

Боудмен свел вместе толстые, короткие пальцы обеих рук:

— Я бы так не рассуждал. Всем не правит ни воплощение зла, ни добра. Вселенная — это огромная, неодушевленная машина. Мелкие части машины приходят в негодность, ломаются от нагрузок, но машину это не тревожит, она находит им замену. В поломке отдельных частей нет ничего аморального, хотя с точки зрения этих частей дело не совсем чисто. Так уж довелось, что столкнулись две маленькие детальки, когда мы послали Дика Мюллера на планету гидранов. Мы должны были его послать, ибо в основе нашего характера лежит любознательность, а они сделали то, что сделали, а в результате Дик Мюллер вернулся с планеты не тем, кем был. Он был втянут во вселенскую машину и раздавлен. И сейчас снова сталкиваются

две детали вселенной, теперь иные, и снова мы должны пропустить Дика Мюллера сквозь машину. Вероятнее всего, он снова будет исковеркан, а это пахнет дурно… А чтобы втравить его в новую авантюру, мы оба должны измараться… а это тоже воняет, но для нас нет никакого выбора. Если мы пойдем на компромисс и не одурачим Дика Мюллера, то, возможно, и тут мы приведем в движение какой-нибудь механизм, который уничтожит все человечество, а этот запах будет страшнее всего. Я хочу, чтобы ты совершил нечто неприятное во имя великой цели. Ты не хочешь этого совершить, и я тебя понимаю, но я хочу втолковать тебе, что есть нечто более важное, чем твои моральные устои. Во время войны солдат стреляет, чтобы убивать, ибо он поставлен в такое положение. Возможно, что война эта несправедлива, и что на корабле, в который он стреляет, находится его родной брат. Но ведь война — вещь реальная, и он должен сыграть в ней свою роль.

— А где же в твоем механизме место для свободной воли, Чарльз?

— Для нее нет места. Поэтому я и говорю, что космос дурно пахнет.

— Мы вообще не обладаем свободой?

— Достаточной свободой, чтобы подергаться на крючке.

— Ты всегда так думал?

— Почти всю жизнь, — ответил Боудмен.

— Даже в моем возрасте?

— Еще раньше.

Роулинг отвел взгляд:

— Ты ошибаешься, но я не буду тратить силы, чтобы объяснить тебе это. Не хватает мне слов. Не хватает аргументов. И то сказать, ты меня все равно бы не слушал.

— Боюсь, что я слушал бы тебя, Нэд. Но мы продолжим дискуссию когда-нибудь в другой раз. Скажем, через двадцать лет. Договорились?

Роулинг попытался улыбнуться:

— Разумеется. Если только я не покончу с собой под бременем вины из-за этого дела.

— Ты наверняка не покончишь с собой.

— Но как же я буду жить в согласии с самим собой, если вытащу Дика Мюллера из его скорлупы?

— Посмотрим, как. Ты сделаешь открытие, что поступил разумно. Или, что выбрал меньшее зло. Поверь мне, Нэд. Сейчас ты уверен, что твоя душа навеки останется исковерканной, но это не так.

— Ты меня убедил, — тихо сказал Роулинг.

«Сейчас Боудмен, — подумал он, — еще более скользок, чем обычно, когда впадает в свой покровительственный тон. Умереть в лабиринте — вот единственный путь, чтобы избежать путаницы в этой неопределенности».

И едва пришла ему эта мысль, как он в ужасе отверг ее. Всмотрелся в экран:

— Скорее бы выступать. По горло надоело это ожидание.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I

Мюллер видел, что они приближаются, и не мог понять своего спокойствия. Правда, он уничтожил одного робота, и с тех пор люди перестали посылать этих нахалов. Но он на экранах видео мог наблюдать за людьми, устроившими лагерь во внешнем уровне лабиринта. Лиц не различал. Не мог понять, чем там занимаются. Насчитал порядочно народу. Несколько человек стояли лагерем в секторе Е, более многочисленная группа — в секторе Ф. А перед этим видел несколько смертей во внешних секторах.

У него были свои способы: мог, если бы пожелал, затопить сектор Е из акведука. Однажды случайно проделал это, и город целый день ликвидировал следы потопа. Припомнил, как во время этого наводнения сектор Е оказался изолированным, огражденным, чтобы вода не разлилась дальше. Эти люди, если бы и не погибли в первой волне, то наверняка, в панике, наощупь, забрели бы в какие-нибудь ловушки. Он мог бы применить и некоторые другие штучки, чтобы не допустить людей в глубь сектора.

И все же, он этого не делал. И знал, что причина этого — желание вырваться из лабиринта, из многолетнего одиночества. Хотя он и ненавидел людей яростно, хотя и боялся их, хотя их вторжение и казалось угрозой, но он позволил им прокладывать дорогу. И встреча была неизбежна. Они знают, где он находится (но знают ли, кто он такой?). И все же они его отыщут на свое и его горе. Но, может быть, тогда окажется, что за годы своего одиночества он очистился от своего недуга и снова сможет жить среди людей. Но беда в том, что ответ он знает заранее.

Он провел среди гидранов несколько месяцев, а потом, убедившись, что ничего не может сделать, вошел в свою капсулу и полетел туда, где оставил на орбите свой корабль. Если у гидранов есть какая-нибудь мифология, то его персона туда вошла. На корабле он подвергся процедурам, которые должны были возвратить его Земле. Когда рапортовал мозгу корабля о своем возвращении, то внезапно в полированной поверхности пульта увидел свое отражение. Оно его поразило. Гидраны не пользуются зеркалами. Он увидел новые глубокие морщины, которые его не встревожили, но его испугало странное, чужое выражение глаз. «Напряжены мышцы», — подумал он. Вошел во врачебную камеру, заказал успокоительные капли, горячую ванну и крепкий массаж. Когда вышел, то глаза оставались такими же странными, вдобавок получил нервный тик. От тика избавился довольно легко, а с глазами ничего поделать не смог. «Словно без всякого выражения… — повторял он себе. — Это впечатление создают веки: они опухли от того, что так долго должен был оставаться в скафандре. Это пройдет. Позади несколько тяжелых месяцев, но теперь все пройдено».

Корабль зарядился энергией от ближайшей, выбранной для этого звезды. Сработали подпространственные двигатели, и Мюллер в своем металло-пластиковом контейнере оказался выброшенным из района Беты Гидры IV на одну из наиболее коротких трасс. Но все же должен был пройти какой-то отрезок абсолютного времени, пока корабль, словно игла, пронизывал континуум. Мюллер читал, спал, слушал музыку, настраивал женоимитатор, когда являлась в нем потребность. Он убеждал себя, что лицо у него уже не такое застывшее, но по возвращении на Землю все же придется пройти перестройку. Эта экспедиция состарила его на несколько лет.

Никакой работы не было. Корабль вышел из подпространства на расстоянии ста тысяч километров от Земли, и на пульте связи заиграли разноцветные огоньки. Ближайшая космическая станция просила сообщить координаты. Он приказал мозгу ответить.

— Пусть господин Мюллер согласует скорость, и мы вышлем пилота, который доставит его на Землю, — передал диспетчер.

Этим занялся мозг корабля. Перед глазами Мюллера появилась медно-красная сфера диспетчерской станции. Довольно долго она его опережала, но наконец скорости сравнялись.

— У нас есть для вас ретрансляционное сообщение с Земли, — сообщил диспетчер. — Говорит Чарльз Боудмен.

— Пожалуйста.

Лицо Боудмена заполнило экран. Лицо розовое, свежевыбритое, пышущее здоровьем, отдохнувшее. Боудмен усмехнулся и протянул руку.

— Дик, — начал он. — Боже, это же чудесно, что я вижу тебя!

Мюллер включил ощущение и через экран пожал его руку.

— Привет, Чарльз. Один шанс на шестьдесят пять, не так ли? Но я все же вернулся.

— Может, сообщить Марте?

— Марта… — Мюллер растерялся. Ага, это девушка с голубыми волосами… проворные бедра и острые пятки. — Да, скажи ей. Было бы неплохо встретиться сразу же после возвращения. У женоимитаторов нет такой страсти.

Боудмен фыркнул, словно услышал остроту. Потом внезапно изменил тон и спросил:

— Все хорошо?

— Все напрасно.

— Но контакт установлен?

— Я к гидранам попал. Меня не убили.

— Отнеслись враждебно?

— Меня не убили.

— Да, но…

— Ведь я жив, Чарльз. — Мюллер ощутил, как снова появился нервный тик. — Я не научился их языку. Не знаю, приняли ли они меня всерьез. Они казались заинтересованными. Долгое время внимательно присматривались ко мне. Не сказали ни слова.