Человек в проходном дворе
Шрифт:
Когда Буш вскочил, «Волги» уже не было в помине. Буш потряс воздетыми к небу руками.
— Лихач чертов! Идиот проклятый, а туда же, за баранку!
Он был слегка бледен.
— Номер успели заметить?
— Нет! В том-то и дело, что нет! Но вам я по край жизни… Спасибо! Вставайте. — Он протянул мне руку.
— Нога, — сказал я и коротко застонал.
Мне повезло с этой «Волгой». Я обязательно хотел попасть к нему в дом. Я сидел на земле, кряхтел и растирал колено. Потом попробовал встать, но откинулся назад.
—
— Ну-ка! — Генрих Осипович присел на корточки, засучил мне штанину и потрогал ушибленное место.
Я снова застонал.
— Надо бы в больницу малого, — сказал кто-то.
Вокруг уже стояло несколько человек, собравшихся поглазеть на происшествие. Франт в банлоновой рубашке — он подбежал первым — спросил, вопросительно глядя на Буша, как на главного:
— Может, машину пригнать? Такси?
Буш взял меня под мышки и поставил на ноги. Это получилось у него легко, на вид он был гораздо слабее.
— Можете идти? — спросил он, поддерживая меня.
— Ох! — сказал я и сделал шаг. — Вроде того!
— Опирайтесь на меня.
Генрих Осипович недовольно оглядел собравшихся.
— Ну что? Интересно, как человек упал и ногу повредил? Очень интересно? — Он по очереди посмотрел на каждого — люди стали расходиться. Буш был гораздо инициативнее и собраннее, чем полчаса назад на допросе. Там он поддакивал, тянул слова и вообще играл в Иванушку-дурачка. Хитрил? С какой целью? Правда, когда людей вызывают в милицию, они почти всегда стараются казаться не тем, что есть на самом деле… «Психология-с», — сказал бы сам Буш.
Он обратился ко мне:
— Я живу совсем рядом. Вот здесь. Сейчас сделаем холодный компресс на ногу. И вообще вы посидите у меня.
«Повезло», — еще раз подумал я.
Мы стояли у невысокого, по пояс, каменного заборчика. Генрих Осипович сунул руку между прутьями чугунной калитки («Как на даче», — подумал я) и отпер ее. Входя в калитку, я скосил глаза на номерной знак — там стояло: ул. Чернышевского, № 8.
Мы пошли по дорожке, посыпанной песком. Несколько тополей, клумбы, кусты сирени. В глубине сквозного садика стоял двухэтажный коттедж с покатой крышей из черепицы, с башенкой и флюгером. По фасаду был пущен вьюн с розовыми «граммофончиками».
— Симпатичный дом какой, — похвалил я. — Много человек живет?
— Внизу я, — охотно ответил Буш, — а наверху семья из двух: он и она.
— Молодежь?
— Нет, моего возраста.
— Значит, танцы ночью напролет не устраивают?
— Ни-ни.
Я старательно ковылял, наваливаясь на его плечо.
— Ох ты! — сказал я. — И клумба кирпичом обложена. Видно, заботитесь?
— Это я, — признался Генрих Осипович. — Люблю покопаться в земле.
Пятого числа Буш провел все утро здесь, на виду у соседей — пенсионеров из дома № 10: это было проверено до его заявления. Никаких причин подозревать его не было. Он попал в поле нашего зрения потому, что был единственным
Мы вошли в дом. Наверх вела деревянная лестница с резными перилами.
— Не туда, не туда, — сказал Буш. — Там сосед живет.
В прихожей на подзеркальнике (в зеркале отразились я и Буш, покрасневший от жары и напряжения) лежала женская сумочка. Настоящая лаковая, определил я. О такой сумочке мечтала моя жена, но найти ее можно было только в комиссионном магазине, и то с большим трудом.
Буш усадил меня на стул.
— Ох, жарища! — простонал он, стягивая через голову рубашку с темными пятнами под мышками. — Сразу в ванную: ногу — под холодную струю. И душ примите.
— Знаете, мне неудобно как-то. Я сейчас пойду. Вот только нога пройдет, и пойду, — нетвердо сказал я.
— Слушайте! — слегка торжественно заявил Генрих Осипович. — Я человек обязательный. Вы меня из-под машины вытащили, и я у вас как бы взаймы взял. Я должен оказать вам услугу в свою очередь. Вы приезжий?
— Да.
— Может быть, вам нужно что-нибудь устроить? Не стесняйтесь. Где вы остановились?
— Видите ли… — протянул я.
В этот момент открылась дверь, ведшая, по-видимому, в комнаты. В прихожую кто-то вышел. Меня не было видно: я сидел на стуле за массивным платяным шкафом.
— Геночка! — произнес женский голос. («Интересная интерпретация имени Генрих», — успел подумать я.) — Я не слышала, как вы пришли. Встреча прошла на уровне? Чем интересовался наш детектив Сипарис? Он был так любезен со мной, когда я прилетела… Буш давно уже кашлял.
— Ой, вы не один?
Теперь она, наверное, заметила мою вытянутую ногу. Я выглянул из-за шкафа и привстал.
— Извините, я не одета, — кокетливо улыбаясь и не трогаясь с места, сказала она.
Она была в халатике до коленей, расшитом райскими птицами. Колени крупные, красивые. Рослая. Аккуратно подведенные глаза. На вид лет тридцать (по паспорту — сорок один); только на лбу две четкие, как нарисованные, морщины. Ларионов, разглядывая ее карточку (фото нашли среди вещей Ищенко и копию сразу послали нам в комитет), даже вздохнул: «Наградил же Бог, не обидел!» Было непохоже, чтобы она плакала в три ручья, как расписывал Буш. Он лгал. Значит ли это, что все остальное, сообщенное им, ложь? Но зачем Бушу вилять, если он ни в чем не замешан? Значит, замешан? А может, просто боится, что его могут заподозрить — знакомый, пили вместе, — и все это сверхосторожность? На всякий пожарный случай? А может, он выгораживает ее? «Ох и работенка же у нас, — подумал я. — Двухсменная, вредная и так далее. Почему Буш так заинтересовался временем убийства? Или он только делал вид?.. Как всегда, сто тысяч разных «как» и «почему».