Человек видимый

Клостерман Чак

Валери одевается и начинает прибираться, точнее, просто собирает разбросанные повсюду вещи в четыре кучки. Около восьми ей звонят в дверь. Появляется еще одна женщина, примерно ее возраста, но намного полнее. Ее зовут Джейн. У нее копна вьющихся волос, полный рот зубов и постоянная, словно приклеенная улыбка, которая делает ее похожей на младшую Маппет. [29] Невероятно веселая и энергичная. Она несет две миски с жареной курицей. Женщины обнимаются, но сразу понятно, что они виделись совсем недавно: объятие короткое, разговор небрежный, беглый. Валери спрашивает: «А что делает Джим?» — и Джейн отвечает: «Ну ты же знаешь Джима». Они быстро обсуждают, когда покурить марихуану, и решают заняться этим прямо сейчас. Им уютно друг с другом, между

ними царит полное согласие и гармония. Они садятся на пол и зажигают смесь. Речь их замедляется, но никаких признаков изменения личности незаметно. Затем они приступают к курице. Должно быть, это их обычное времяпрепровождение.

29

Маппет — одна из кукол «Маппет-шоу», англо-американской телевизионной юмористической программы, созданной Джимом Хенсоном. Выходила в 1976–1981 годах. (Примеч. пер.)

В 21:20 они включают телевизор, ставят запись популярного фильма о пассажирах самолета, которые неожиданно для себя становятся путешественниками во времени. Они часто ставят фильм на паузу и обсуждают последний эпизод: Валери сердится, потому что не понимает, что происходит. Джейн, наоборот, нравится, что она ничего не понимает.

— Почему они это делают? — говорит Валери. — И почему никто не спрашивает, зачем им это делать?

— Они делают это потому, что один парень сказал им, что это единственный способ.

— А разве это не тот парень, что хотел их убить?

— Нет, то был первый парень, который не может умереть.

— Зачем же они идут за другим парнем, за этим чернокожим?

— По-моему, они вовсе за ним не идут.

— В этом времени или во всех временах?

— Да.

И так очень долго. Фильм заканчивается, а они продолжают спорить о его содержании.

— Думаю, это уже произошло.

— Мы этого еще не знаем.

— Но она действительно его сводная сестра, верно?

— Нет, это была женщина из бара в аэропорту.

— Да его уже давно убили.

— Его нельзя убить.

Никогда не слышал, чтобы два человека настолько серьезно обсуждали какую-то фантастическую бредятину. Они приканчивают первую курицу и на десерт решают закусить ножками и крылышками второй курицы. Валери нажимает кнопку Play на плеере — звучит вчерашний альбом A Hard Day's Night. Джейн говорит:

— Ты когда-нибудь слышала песню про «Битлз»? Ее исполняют не «Битлз».

Валери пораженно смотрит на нее:

— Что?

— Подожди, я сейчас, — говорит Джейн и выбегает к своей машине. Вскоре возвращается с кассетой.

— Мне не на чем проигрывать кассеты, — говорит Валери. — У меня нет магнитофона. Я не ставлю кассеты.

— Значит, надо купить магнитофон, — говорит Джейн.

— Да у меня нет кассет, — говорит Валери.

— Но теперь у тебя есть эта кассета.

Их разговор представляет собой чередующиеся утверждения и отрицания, совершенно лишенные смысла.

Джейн собирается домой. Спрашивает, оставить ли Валери то, что осталось от курицы.

— Конечно, оставь, я съем остатки на завтрак, — лжет Валери.

Джейн уходит. Валери снова курит кальян и переходит на «беговую дорожку». Она пробегает три мили по счетчику, выпивает высокий стакан воды и принимается за курицу. Больше всего ей нравится кожица — она отрывает ее и макает в подливку. Каждый кусочек истекает жиром, и она с наслаждением его слизывает. Уничтожив курицу, она снова набрасывается на арахисовое масло, которого осталось совсем немного. Она засовывает руку в банку и дочиста облизывает каждый палец. Больше в доме никакой еды. Вся она исчезла в ее утробе. Убедившись в этом, она еще раз курит травку, делает сорок упражнений на скручивание торса, снова принимает душ и засыпает под Plastic Ono Band Джона Леннона.

Валери была самой спортивной, прожорливой и чистоплотной женщиной, какую я когда-либо встречал. (16.05.2008, 10:08–10:33)

2. А теперь, Вик-Вик, позвольте спросить, что самое интересное в личности Валери? На мой взгляд, это то, что она лгунья. Даже своим близким друзьям Валери не говорит о себе всю правду. Она скрывает от Джейн, что не в состоянии сохранить часть курицы до завтрашнего

дня, что она съест ее тотчас после ухода подруги, что просто не сможет удержаться. Она боится располнеть, но вместо того чтобы меньше есть, изнуряет себя упражнениями, какие под силу, пожалуй, только тяжелоатлету. Это замкнутый круг. Стресс, вызванный собственной ложью, вызывает у нее желание уйти от реальности, что заставляет ее курить марихуану, что, в свою очередь, заставляет ее набрасываться на еду, что заставляет ее делать физические упражнения до изнеможения, не получая от этого удовольствия, отчего она еще больше сознает постыдность своей лжи. Но я — единственный, кому это известно. Одному мне открыты все ее тайны. И вот я думаю: неужели эта лживость — самая главная ее черта? Неужели в ней нет ничего, что существует вне этого порочного круга? Неужели только эти тайные страсти и определяют ее натуру?

Я размышлял об этом все время, пока она была на работе. (16.05.2008, 10:47–10:48)

3. На третий день моего наблюдения Валери вернулась с двумя пакетами булочек, двумя банками равиоли Chef Bouardee и связкой бананов. Я знал, что к полуночи все это будет уничтожено. Она вышла на вечернюю пробежку и потом десять раз проделала гимнастику «бурпи», не знаю, как она сейчас называется. Эта система упражнений разработана для заключенных, которые сидят в тесной камере. Затем она второй раз за день приняла душ и снова приступила к своему вечерне-ночному ритуалу: курение, обжорство и бесконечное слушание умерших уже хиппи, которые поют о Махариши… Боже, одно и то же каждый день, изо дня в день, никаких перемен, ни тени других интересов! Это сводит меня с ума. Неужели она не понимает, насколько ужасна ее жизнь. И, однако, она кажется довольной. Я не вижу никаких признаков депрессии. Как она не понимает, что так жить нельзя? Я хочу, чтобы у нее возникло какое-то недовольство своей жизнью, чтобы ей захотелось жить более интересно и содержательно. Но ей это и в голову не приходит.

Я прервала Игрека и спросила, не замечает ли он, что сам себе противоречит. Ведь он говорил, что его целью было «объективное наблюдение» за людьми, но это оказывается вовсе не так, он проявляет к Валери неподдельный интерес, он переживает за нее, а не просто пытается понять, какова она на самом деле, наедине с собой.

Нет-нет, Вики, это не так. То, что я к ней небезразличен, вовсе не значит, что я не могу быть объективным. Люди забывают, Вики, что мы в силах отбросить свою предвзятость и взглянуть на вещи как бы со стороны. Нравилась ли мне Валери? Да, конечно, нравилась. Но я оставался бесстрастным наблюдателем, вот чего вы не можете понять.

Проникая в чужие дома, я понимал, что наблюдение за частной жизнью людей будет не всегда приятным. Так, например, я много раз видел Валери в ванной комнате. Когда она была одна, то не закрывала дверь. Я видел, как она тужится, сидя на унитазе, а это не тот случай, когда человек испытывает чувство собственного достоинства, скорее наоборот, он ощущает себя униженным, даже если этого никто не видит. А если ты видел человека в этом состоянии, то больше его понимаешь и сочувствуешь ему. Если писателю нужно вызвать сочувствие к своему вымышленному герою, то нет ничего проще, чем поместить его в унизительную ситуацию. Унижение обнажает самые потаенные страхи живого существа. Поэтому, разумеется, Валери должна была мне понравиться. Мне нравились все, за кем я наблюдал, и потому я должен был осознанно преодолевать свою симпатию. Газетным репортерам тоже постоянно приходится абстрагироваться от сочувствия к героям своих криминальных репортажей. И не так уж трудно заставить себя отстраниться, забыть о своем сочувствии и симпатии. Что лично мне действительно трудно было преодолеть — это изначально присущее этим отношениям неравенство. Ведь Валери была уверена, что находится в одиночестве, поэтому время, которое мы проводили вместе, для нее ничего не значило. Она не испытывала эмоционального напряжения. Она ничего ко мне не чувствовала — так как у нее не было объекта для каких-либо чувств. Тогда как я постоянно пребывал в обществе разных людей, не подозревавших о присутствии постороннего и поэтому державших себя абсолютно естественно и открыто. Для меня эти эпизоды стали в высшей степени интимными. Но это односторонняя интимность, к такому ты просто не готов.