Череп под кожей
Шрифт:
Корделия на мгновение остановилась, не решаясь последовать за ней. Потом попросила Олдфилда подождать ее, предупредив, что сильно не задержится, и побежала за Роумой. Содержание письма страшно ее расстроило. Возможно, ей нужна была помощь. Но даже если и нет, Корделия не могла просто сесть на корабль и уехать, как будто ничего не видела. Она пыталась заглушить тоненький негодующий голос, подсказывающий ей, что более неудобного времени для утешений и придумать нельзя. Неужели ей никогда не удастся уехать с острова? Почему она вечно должна изображать универсального социального работника? Однако проигнорировать то, что увидела, Корделия не могла.
Роума, пошатываясь, брела вдоль берега, вытянув перед собой руки, как будто задыхалась. Корделии показалось, что она слышит, как та кричит от боли. Но, вероятно, это были лишь крики чаек. Она почти догнала беглянку, когда Роума споткнулась,
Выглядела она ужасно: лицо распухло, как у утопленника, глаза напоминали две щели, а нос – бесформенную картофелину. Когда она заговорила, голос ее зазвучал резко и как будто исходил прямо из гортани, выдавливая из опухших связок.
– Простите. Это выглядело отвратительно. Я рада, что это видели только вы, если эти слова вам приятны.
– Жаль, что я не могу помочь.
– Не можете. Никто не может. Как вы, вероятно, догадались, это самая обычная маленькая трагедия. Меня бросили. Он написал в пятницу вечером. Мы виделись в четверг. Должно быть, он уже знал, что собирается сделать. – Она вытащила письмо из кармана и протянула его Корделии: – Давайте же! Прочтите! Интересно, сколько бумаги он перепортил, прежде чем создать этот изысканный, отдающий самодовольством шедевр лицемерной лжи.
Корделия не стала брать письмо и сказала:
– Если у него не хватило такта и смелости сказать вам это в лицо, не нужно по нему плакать. Он недостоин вашей любви.
– Какая связь между достоинством и любовью? Боже, почему он не мог подождать?
«Подождать чего? – подумала Корделия. – Денег Клариссы? Смерти Клариссы?» Вслух же произнесла:
– А если бы он подождал, вы были бы уверены?
– В его мотивах, вы хотите сказать? А почему мне должно быть до этого дело? Я не настолько гордая. Но теперь уже слишком поздно. Зря он так поспешил с письмом. Боже, почему он не мог подождать? Я же сказала ему, что достану деньги, сказала!
Одна из волн, повыше остальных, плеснула в ноги Корделии, принеся с собой вместе с гладкими яркими морскими камушками серебристую вечернюю босоножку. Девушка поймала себя на том, что смотрит на босоножку слишком пристально, и даже задумалась, какая женщина носила такую обувь. После какой безумной вечеринки и с какой яхты она упала за борт? А может, хрупкое тело ее владелицы до сих пор носит по волнам? Любая мысль, даже такая, помогала забыть резкий неестественный голос, который в любой момент мог произнести страшные слова. Такие слова невозможно забрать назад и невозможно забыть.
– В детстве я посещала совместную школу для мальчиков и девочек. Каждый находил себе пару. А когда отношения портились, они отправляли друг другу так называемые прощальные записки. Я не получила ни одной. Но у меня и не было друга. Раньше была не против получить прощальную записку, если бы только удалось завязать с кем-то отношения, пусть даже на один семестр. Жаль, что сейчас я не могу почувствовать то же самое. Он был единственным мужчиной, который меня захотел. Думаю, я знаю почему. Можно обманывать только саму себя. Его жена не любит секс, а меня можно было трахать бесплатно. Ладно, не смотрите на меня так! Я и не рассчитывала, что вы поймете. Вы же можете влюбить в себя любого.
Корделия вскричала:
– Это неправда! Ни я, ни кто-то другой не может это сделать!
– Разве? Зато у Клариссы это отлично получалось. Ей достаточно было только взглянуть на мужчину. Один взгляд – и ничего больше. Всю жизнь я наблюдала, как она использует этот свой взгляд. Но больше этого не будет. Никогда больше. Никогда, никогда, никогда.
Ее мучения напоминали заразную болезнь, тяжелую, с приступами лихорадки и повышенным потоотделением. Корделия чувствовала, как эта инфекция распространяется и в ее крови. Она стояла на гальке, опасаясь приближаться к Роуме, поскольку знала: той не понравится,
– Лучше вам поспешить, если хотите успеть на корабль.
– А как же вы?
– Не волнуйтесь. Можете сбежать с чистой совестью. Никаких глупостей я делать не собираюсь. Вот он, этот эвфемизм, не правда ли? Разве не так всегда говорят? Не делайте глупостей. Я усвоила этот урок. Не будь глупой, Роума! Могу рассказать вам, что со мной будет, если вам интересно. Я возьму деньги Клариссы и куплю себе квартиру в Лондоне. Продам магазин и найду себе работу на полставки. Время от времени стану выезжать за границу с подругой. Мы не будем в восторге от общества друг друга, но это лучше, чем путешествовать в одиночестве. Мы будем развлекаться – театр, шоу искусств, ужин в одном из тех ресторанов, где к одиноким женщинам не относятся как к изгоям. А осенью я запишусь на вечерние занятия и буду делать вид, что меня интересует лепка горшков, или георгианская архитектура Лондона, или религии. И с каждым годом я буду все более требовательна к собственному комфорту, строже – к молодым, критичнее – к подруге. Я стану чуть более консервативной, чуть более язвительной, чуть более одинокой и чуть более неживой.
Корделия хотела бы сказать: «Зато вы не будете голодать. У вас будет крыша над головой. Вы не умрете от холода. У вас есть сила и ум. Разве это не три четверти из земных радостей? Вы не викторианская собирательница ракушек, сидящая в ожидании мужчины, который дал бы ей смысл жизни и статус. Да и любовь вовсе не обязательна». Но она знала, что любые увещевания будут напрасны. Это все равно что рассказывать слепцу о рассвете, который наступает каждое утро.
Она повернулась и ушла, а Роума так и осталась стоять, глядя на море. Корделия чувствовала себя как дезертир. Подумав, что торопиться с ее стороны будет невежливо, она шла ровным шагом, пока не добралась до террасы, а потом понеслась бегом.
Глава сорок первая
Пока они плыли к материку, никто не проронил ни слова. Корделия сидела на носу катера, вперив взгляд в постепенно приближавшийся берег. Миссис Мунтер и Толли устроились на корме, положив чемоданы у ног. Когда «Шируотер» наконец пристал к берегу, Корделия подождала, пока они сойдут, и только потом встала сама. Она смотрела, как две женщины все так же молча, бок о бок, поднимаются по холму и идут к станции.
В городе было менее людно и беспокойно, чем в пятницу утром, но все равно чувствовалась слегка архаичная атмосфера приятного солнечного домашнего уюта. Но удивительнее всего для нее было то, что ее никто не замечал. Она почти не сомневалась, что люди будут таращиться на нее, что она услышит, как за ее спиной произносят слово «Корси», как будто на ней стоит заметная всем и вся печать Каина. Как же чудесно освободиться от Грогана и его приспешников и хотя бы несколько благословенных часов провести в качестве не трясущейся от страха подозреваемой, а обычной девушки, которая гуляет по обычной улице, неузнанная, среди дневных покупателей, последних летних туристов и офисных работников, спешащих вернуться за рабочий стол после позднего обеда. Пару минут она потеряла в аптеке с очаровательным фасадом в стиле эпохи Регентства, где купила совершенно ненужную ей помаду, которую тем не менее выбирала долго и тщательно. Это была дань уважения уверенности в себе и надежде на нормальный образ жизни. О смерти Клариссы напоминали лишь несколько плакатов с рекламой национальных ежедневных газет. Слова «на острове Корси убили актрису» были написаны от руки, а не напечатаны под названием газеты. Она купила одну из них в киоске и нашла небольшую статью на третьей странице. Полиция предоставила минимум информации, а отказ Эмброуза общаться с прессой, очевидно, разочаровал журналистов, поэтому много они написать не смогли. Корделия недоумевала, благоразумно ли было принимать такое решение. У продавца газет она выяснила, что в городе только одна местная газета – «Спимут кроникл», которая выходит дважды в неделю – по вторникам и пятницам. Редакция располагалась в северном конце набережной. Корделия нашла здание без особого труда. Это был белый перестроенный дом с двумя большими окнами: на одном было краской написано «Спимут кроникл», а в другом красовалась стойка с фотографиями из газеты. Участок перед домом был заасфальтирован и использовался в качестве стоянки для полудюжины машин и грузовика службы доставки. Внутри Корделия обнаружила блондинку примерно своего возраста, которая сидела за столом в приемной и одновременно управляла коммутатором. Сбоку за столом сидел пожилой мужчина и рассортировывал фотографии.