Через двадцать лет
Шрифт:
Мимо пробежала весёлая парочка, отлучившись по туалетным комнатам. Эрика чувствовала себя неадекватным разведчиком, выглядывая из-за угла. В зале было много людей, в том числе и возле бара. Пригладив в последний раз волосы, она шагнула под арку, разделявшую помещение. Александр сидел у окна, за третьим слева столиком. Спиной к выходу. Эрика не поняла, что узнала прежде – распечатку пьесы с характерным рисунком выстроенных в столбик диалогов, или бритый череп, который невозможно было спутать ни с одним другим. Кивнув на приветствие официанта, девушка процокала по гладким плиткам вперёд, подстраиваясь в ходьбе под биение пульса.
– Добрый день, это вы ждёте мистера Рубинштейна?
Он поднял взгляд, и в этот момент сердце ёкнуло.
– Добрый день…
Александр оказался красивее, чем на многочисленных фото. Не то чтобы реальность ему льстила – скорее воздавала должное, вышибая недавний образ старичка. Эрика подумала, что именно таких людей художники отлавливают на улицах, желая нарисовать бесплатно, из чистого энтузиазма. А ещё подумала, что одеться, возможно, стоило менее официально – сам режиссёр был в спортивном свитере и джинсах.
– Вы от Рубинштейна? Он придёт, или что-то случилось?
Он поднялся из-за стола, враз обретя и стать, и широкие плечи, и слабый процент заинтересованности в хрипловатом голосе. Девушка проводила взглядом листы пьесы, улёгшиеся возле чашки кофе, и принялась снимать куртку.
– Кое-что случилось, мистер Гаррет. Давайте для начала нормально познакомимся, я – Эрика Рубинштейн.
Внешнее спокойствие режиссёра дрогнуло и едва заметно деформировалось. Основное удивление пришлось на глаза – Эрике никогда не доводилось наблюдать такого мгновенного потока реакций: изумление, шок, снова изумление, весёлое недоверие, двойной шок, на кратчайшую секунду – полная потеря идей, а затем – снова спокойствие.
– О… Да, понятно…, - обретя способность соображать, мужчина уставился на автора, затем – на пьесу и обратно, - что ж, давайте присядем, рад знакомству…
Наверное, он действительно был рад. И озадачен, естественно. Эрика не могла винить человека за тактичные попытки не таращиться на неё как на культурное явление. Заказав у подошедшего официанта двойной эспрессо и печенье, девушка поудобнее устроилась на стуле.
– Извините за случившийся обман, мистер Гаррет…
– Это не принципиально.
– Вот как? Вы не сердитесь?
– Нет. Я догадываюсь, почему вы могли представиться как «мистер Рубинштейн» и в целом идею одобряю. Стало быть, мой помощник звонил вам…
– Видимо, да.
Александр отпил остывающий кофе.
– Если честно, думал ещё, что вы постарше.
Эрика удивлённо изогнула бровь.
– Мне двадцать
– То есть, вы считаете свою работу эмоциональной? Позвольте узнать, насколько?
Она помедлила секунду.
– Настолько, насколько возможно, когда большинство персонажей – женского пола, когда акцент сделан на семейных ценностях, а время действия отбрасывает на сто лет назад. Современность менее эмоциональна, вам не кажется?
Владелец театра улыбнулся.
– Это точка зрения женщины и начинающего автора. Я же, как мужчина и режиссёр, мог бы назвать с десяток современных пьес, чья эмоциональность опережает классическую. Или, по крайней мере, стоит с ней наравне. А теперь рассказывайте.
– Простите?
– Рассказывайте, - повторил он, дождавшись, когда официант вернётся с подносом, - представьте, что проводите питчинг[44], а-ля Голливуд. Хотя меня трудно заинтересовать больше, чем уже есть, но вы попробуйте.
Паника провернулась на пол-оборота. Эрика несмело высыпала сахар в кофе и оглядела тонкие чуть подгоревшие крекеры.
– И с чего следует начать?
– С начала, конечно, - хмыкнул Александр, - рассказывайте всё, что может относиться или не относиться к делу. Почему такая тема, что вы думаете о своих героях, как бы сами поступали на их месте. Что могло бы получиться, перекинь мы, к примеру, вашу ситуацию на сто лет вперёд, то есть, цитирую, «в менее эмоциональную современность». Ну же, давайте.
Девушка слегка напряглась, опешив от обилия вопросов и нестандартности подхода. Говорить о выборе темы и побудивших причинах не очень хотелось, но вариантов не было в принципе. Со стороны, наверное, личные мотивы автора выдавались в тексте сильно и заметно. Вздохнув, Эрика начала с наиболее трудного пункта. Крекеры, не смотря на подгорелую корочку, были в меру солёными и приятными, хорошо сочетаясь с кофе. Минуты через две стало тепло и спокойно, а речь набрала профессиональный журналистский темп. Частичное отображение в тексте самой себя, идеализирование лорда Батлера, достойного счастья. Сопереживание Беатрис и её подруге Присцилле, с которой дочь Бэзила воспитывалась и росла… Затем последовал черёд нескольких персонажей второго плана, имевших наибольшее значение в сюжете. Поглядывая временами на листы пьесы, тасуемые режиссёром, будто огромные карты, девушка говорила о первоначальной версии финала и нынешнем его состоянии.
Сам Александр в беседе вёл себя как хорошая порция виски со льдом – он казался обманчиво холодным и рассеянным, водя рукой над отдельными строчками на бумаге. И только взгляд – гораздо более эмоциональный, вбиравший множество нюансов – говорил, что мужчина успевает и слушать, и анализировать. Возможно, этим как раз отличались люди его профессии. Странно и неловко было Эрике – вроде она точно знала, что и зачем излагает, но почти сразу возникала мысль, что человек напротив заранее предвидит любые аргументы. Любые идеи, причины и мотивацию.