Через кладбище

Нилин Павел Филиппович

– Как безоружный? Его автомат сейчас у Митьки...

– Ну да, у Митьки Стынина. Ох, Митька - это сумасшедший сибирячок! Он прямо с ходу тогда столкнул австрийца в овраг. А я у него вырвал автомат. И вот такой нож! Правда, Митька хотел его еще камнем по башке. Но я не дал. Я вижу - овцы. И он, правильно, и тогда был ихний шафен шеф. Если б мы его зашибли, мы бы ни за что всех овец оттуда не вывели. Он сам их погнал в нашу сторону. Правда, ему Лида Савичева помогала. Это ведь его баранина варится, - кивает Михась на котлы.
– А у меня вот

такое цыганское счастье. Как у нас ничего нету или одна картошка и конина, я все время здесь нахожусь. Как начнут готовить хорошую еду, вроде баранины, мне опять надо уходить...

– Ты и сегодня мог бы хорошо позавтракать, если б не разлеживался да не устраивал дискуссию. Ведь я тебя еще когда разбудил. А сейчас - некогда. Человек ждет.

– Ничего, он подождет, - неожиданно говорит Клавка. И откуда она опять появляется?
– Подождет он. Подождет. Ничего ему не сделается. А ты покушай, Михась. Это, можно сказать, твоя баранина. И австриец твой.

– Это уж, если на то пошло, наш общий с Митькой австриец, - веселеет Михась.
– Даже больше Митькин, чем мой...

– Митька Стынин уже загорает, - хохочет Клавка.
– Ему вчера здорово попало от самого Казакова.

– За что? Митька же отчаянный парень.

– Вот за это и попало, - втыкает палец в незримую точку Клавка.
– Он что сделал? Он отнял у этого австрийца не только автомат, но еще часы, письма, записную книжку и разные открытки. Потом вы, Константин Савельич, помните, ему приказали все, кроме автомата, отдать австрийцу обратно. И он отдал. Даже открытки. Но только однографические. А порнографические себе оставил. И стал всем показывать. Мне тоже показывал.

– И ты пошла пожаловалась?
– презрительно смотрит на нее Михась.

– Зачем?
– встряхивает рыжими косичками Клавка.
– Что я, кляузница? Нашлись люди, сообщили Казакову. И Казаков вчера вечером дал ему такую прочуханку...

– А открытки куда?

– Казаков их тут же велел уничтожить. А Митька будет теперь, ему приказано, две недели копать котлованы под землянки и всякое такое.

– Все равно Митька бы сейчас скучал, - говорит Мамлота.
– Нету тола, нету мин. Нету, значит, для него горячей работы. И мы сидим как цуцики. Ох, Михась, иди. Ты сейчас можешь всех выручить.

– Так я же и так иду. За мной дело не станет.

– Нет, ты минуточку погоди, - просит Клавка. И кричит девушке у костра: - Лида, давай! Он согласен.

Повариха подносит алюминиевую миску, полную картошки и баранины.

Клавка отрезает ломоть хлеба.

– Не могу я, - страдальчески глотает сладкую слюну Михась.
– Меня же человек ждет.

– А ты знаешь, где этот человек?
– Клавка оглядывается вокруг и показывает в туман: - Вот он под кустом сидит, твой человек. Лида ему тоже положила баранины.

Михась садится на бревно, ест. И Клавка присаживается подле него.

– Ну просто как супруга, - смотрит на них Мамлота. И, уже отойдя, смеется: - Вернешься, Михась,

женим тебя на ней. Попрошу, чтобы Казаков отдал в приказе: так, мол, и так, вступили в законный брак. А после войны сами распишетесь в загсе.

Михась ест и, косясь на Клавку, как бы оправдывается перед Мамлотой:

– Я даже сам не знаю и удивляюсь - чего она ко мне вдруг...

– Но она-то знает, - смеется Мамлота. И уходит, тяжело опираясь на костыль.

А Клавка почему-то уже шепчет, хотя поблизости никого нет:

– Ты не слушай глупости, Михась. Вот мой "вальтер". Я даю тебе его на счастье. Я сама, честное комсомольское, очень счастливая.
– Она кладет ему в карман стеганки небольшой трофейный немецкий пистолет.

– Да это же не "вальтер", - вынимает из кармана и разглядывает пистолет Михась.
– "Вальтер" должен быть большой, почти как тэтэ...

– А я тебе говорю - это "вальтер". Только маленький. Вроде как дамский, - настаивает Клавка. И удивленно поднимает брови: - Неужели ты еще не видал маленькие "вальтеры"?

– Да видел я всякие... Дамский... Для чего это будет на войне дамский?

Клавка привстает с бревна, оправляет юбку, улыбается:

– Но дамы же тоже бывают на войне. И пистолеты, понятно, могут быть дамские...

Михась искоса и насмешливо взглядывает на Клавку:

– Ты, выходит, тоже - дама?

– Ну, не дама, - смеется Клавка, - но все-таки. А ты не разговаривай, Михась. Бери этот "вальтер". У меня другой есть. Бери. Я даю его тебе на счастье. У него полная обойма. Он как перышко легкий. И вообще - удобный во всяком случае. Ты его в любую минуту везде спрячешь. Если, понятно, тебя вдруг будут обыскивать. Там же, в Жухаловичах, на каждом шагу немцы.

– Да нету там никаких немцев.
– Михась снова вынимает из кармана Клавкин пистолет и кладет его рядом с нею на бревно.
– Что я там, разве никогда не был, в Жухаловичах?

– Там на каждом шагу немцы, - жарко шепчет Клавка.
– Я там летом была. И меня там тоже на базаре вдруг начали обыскивать. Но я так спрятала этот "вальтер"...

– Куда же ты его спрятала?

– Не важно, - краснеет Клавка, краснеет, как вспыхивает.
– Возьми, возьми, Михась.

Михась ставит пустую миску на траву:

– Не надо мне ничего, Клавка. И никакого пистолета...

– Ну скажи: Клавочка. Все Клавка и Клавка. Скажи: Клавочка. Хочешь, я тебя поцелую?

– Да иди ты, - теряется Михась.
– Для чего это вдруг?

– Грубый ты какой. А я почему-то всегда тебя жалею. И всегда тебя жду, когда ты на операции. И даже боюсь иногда, что ты не вернешься. Когда вы на той неделе ходили на Блатин подрывать эшелон, ставили какую-то новую мину, без шнурка, я, ты знаешь, три ночи не спала. Я еще тогда хотела тебя поцеловать, когда ты вернулся. Но ты... помнишь, я подошла к тебе, а ты даже не обратил никакого внимания.