Черкасов
Шрифт:
Соблазн осуществить свое давнишнее желание был велик, и Черкасов дал согласие.
Состояние было удивительное. Несколько дней по театру гуляла шутка: «С утра и до утра — то Алексея, то Петра».
Да, если бы и в самом деле так было возможно — сначала один, потом другой, если можно было бы приказать себе: «Стоп! Вот кончился Алексей, теперь играю Петра». Если можно было бы… Но ведь не будешь объяснять каждому, что он и сам часто не знает, кто он сейчас — отец или сын, Алексей или Петр. И кому рассказать о тех минутах, когда они оба сосуществовали в нем, любили и ненавидели друг друга, спорили и жили своей жизнью — смертельные враги, соединенные самыми крепкими
Странные минуты пережил он, Николай Константинович Черкасов, когда стоял в Эрмитаже, в небольшом зале голландской живописи XVII века. В огромных окнах был виден внутренний эрмитажный дворик, покрытые снегом стриженые кусты. С портретов работы Каспара Нетшера смотрели на серенькое петербургское небо современники Петра и Алексея. Лица их были хитрыми, враждебными, чужими. Царевич Алексей презирал их, ненавидел и боялся. Но те же самые чужеземные лица вызывали у Петра уважение своей подчеркнутой определенностью, энергичностью.
Чистенькие домики с островерхими крышами, аккуратные лодочки, скользящие по зеркальным каналам на картинах Яна Тен Компе, казались Черкасову такими жалко-прилизанными, когда оп смотрел на них глазами фанатичного царевича. Он содрогнулся при виде омара на картине Питера де Ринга — «Да как же можно русскому человеку не то что съесть, смотреть на такую пакость!» Все чужое, чужое — бесовское…
Но брал верх Петр, и все казалось иным.
Странные минуты.
Черкасов подолгу рассматривал сделанные при жизни изображения Петра и его сподвижников. Портреты загадочно молчали.
А как было не посмотреть знаменитую «восковую персону» — точную скульптурную копию Петра, сделанную сразу же после его смерти?
Перед Черкасовым в невысоком кресле величественно и гордо сидел государь. Он смотрел в глаза Николаю Константиновичу. Царь-плотник, царь-мастеровой неожиданно поразил Черкасова своей изысканностью. Длинные тонкие пальцы спокойно и даже несколько кокетливо обвили поручни, ноги с удивительно маленькими ступнями были переплетены. Спина Петра казалась прямее спинки кресла. Петр как бы говорил: «Да, я сижу вот уже два века в выцветшем кафтане, который когда-то был небесно-голубого цвета, и, несмотря на необъятное количество серебра на нем, он уже не приличествует мне, но я этого не вижу и не желаю знать. Я государь, я перевернул Россию».
Близости не получалось. «Восковая персона» завораживала и отталкивала. Черкасов заставил себя отвести глаза от лица Петра и вдруг увидел маленькую лошадиную головку, выглядывающую сбоку из-под кафтана. Это был эфес государевой шпаги. И всплыли в памяти измайловские детские игры Петра, потешные войска и бои. Черкасов улыбнулся и уже смело и легко взглянул в лицо императора.
И вот уже глазами Петра Черкасов увидел «топкие берега» широкой Невы. Почувствовал тревожную лихорадочную атмосферу строящегося Санкт-Петербурга, которой дышали рисунки А. Бенуа. На Заячьем острове итальянец Трезини строит крепость, недалеко от крепости растет резиденция царя, на левом берегу Невы закладываются верфи… И Петр руководит всем и везде успевает.
Черкасов задумался: что должен был испытывать Петр, изображенный на знаменитой картине Н. Ге? И, переводя живопись на свой родной сценический язык, он понял, что трагизм отношений отца и сына решен художником на паузе, паузе напряженной, такой, какими бывали мхатовские паузы, наполненные углубленным психологизмом.
Подолгу стоял Черкасов в Русском музее перед небольшой картиной В. Серова «Петр I». Какая точность и насыщенность образа! Чтобы так понять Петра, художнику надо было поистине перевоплотиться в него. Вся фигура Петра мощно устремлена вперед, упрямо шагает он против ветра, почти не наклоняя головы, топорщится щеточка усов, дерзновен взгляд. Даже откинутые ветром фалды мундира — это тоже так важно для передачи волевого, энергичного характера Петра. Петр с картины Серова стал для Черкасова самым близким и больше всего помог ему в работе над сценическим образом великого царя.
Опыт всех виденных до этого Черкасовым спектаклей о Петре I мало что ему подсказывал. Личность Петра по-разному трактовалась на сцене. Черкасову надлежало в сценическом образе выразить прежде всего новую концепцию великого государственного деятеля, идею единства отечественной истории, которую в третьей редакции пьесы проводил А. Толстой. Петра, каким его до сих пор играл Малютин, лучше всего следовало забыть. Симоновского же Петра было, как говорится, конем не объехать. Идейное родство с ним предполагалось самое тесное. Но при глубоком различии актерских индивидуальностей Симонова и Черкасова сравнивать обоих Петров предстояло по их художественной силе и цельности.
Премьера состоялась 10 апреля 1938 года.
Спектакль начинался сценой в кузнице на верфях в Воронеже, где создавался русский флот. Строящийся фрегат «Нептун», с борта которого Петр в финале возглашает славу отечеству, был сквозной метафорой спектакля, овеществленной известной фразой Пушкина: «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек».
Петр у Черкасова получился новым и неожиданным. Внешний образ его создавался лаконичными средствами и был лишен романтического ореола, героической позы, красивости. «Движенья быстры…» В мундире Преображенского полка, с белым офицерским шарфом на шее, собранный, целеустремленный, деловой. Не император, а первый работник России.
Актер не особенно гнался за полнотой житейского правдоподобия, чувствуя, что логика образа не в особенностях личности Петра, а в подчинении их чувству патриотизма, идее служения отечеству. Его Петр привлекал духовной силой и надличной правдой своих стремлений.
Внутренняя монументальность, которую постепенно наращивал в Петре к финальному апофеозу Черкасов, требовала большого актерского самоограничения. Живые узоры роли, бесчисленные сочные подробности, интересные находки, на которые он был так щедр и которых от него ждали, он свел до минимума, направляя зрительский интерес на главные идеи пьесы. В красочном, зрелищно богатом спектакле (декорации В. Дмитриева неизменно вызывали аплодисменты), с сильными драматическими сценами, в которых великолепно играли Н. Бромлей (Екатерина), А. Ян (Алексей), В. Меркурьев (Меншиков), Е. Карякина (Ефросинья), К. Калинис (Мишка Буйносов), все же самыми запоминающимися моментами стали речи Петра. Черкасов добивался высокого театрального эффекта, силой таланта и вдохновения заставляя зрителей воспринимать Петра как современника.
Царь говорил соратникам:
— Помнить надлежит заповедь: «Храня мир, не ослабевай в воинском искусстве». Как табун в некоем поле, окружены мы хищными зверями, и плох тот хозяин, который не поставит сторожа…
И зал подтверждал рукоплесканиями важность этой истины. Сильную живую реакцию вызывала речь Петра в сенате о «противных замыслах некоторых европейских государей» и о предательстве Алексея.
Наряду с подчеркиванием социальных мотивов конфликта между Петром и Алексеем, лежавшего в сюжетной основе пьесы, артист тонкой психологической игрой передавал глубину отцовских переживаний державного правителя.