Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле
Шрифт:
Старуха была со мной ласкова и меня не била. Полгода меня учила турецкому, петь, плясать, вышивать узоры и – главное – молиться по-мусульмански. Барыш-ага постоянно думал о своей долгожданной прибыли и был со мной заботлив. Каждую неделю он приходил проверить мои успехи. И, если был доволен, дарил мне сладости. Если же нет, грозил старухе палкой. Но никогда ее не бил. В гареме он не был полным хозяином. У турок вообще много странного.
Иногда он приводил комиссионера или покупателя. Перед таким визитом меня водили в баню, красили ногти хной, брови – сурьмой, а щеки румянили. Мне купили нарядные одежды. Старуха постоянно мне рассказывала, какая красивая жизнь меня ждет, какую вкусную
Эта бедная женщина, ничего в жизни не знавшая, кроме своего рабства, не понимала того, что было понятно мне. Когда старик умрет, меня ждет снова базар и новый хозяин, который может оказаться злым человеком. У магометан вообще к женщинам свое отношение: их почитают за рабынь, посланных на землю для удовольствий мужчины. Сам Мухаммед сказал, что женщина – земля, которую мужчина может пахать, как ему угодно.
По этой причине я выла не своим голосом песни и кривлялась, когда приходили покупатели. Однажды Барыш-ага разозлился и приказал бить меня палками по пяткам. Неделю не могла ходить, только ползать и плакать. Старуха сказала мне, что турок сильно горевал. Упустил возможность показать меня во дворце, куда султанша приглашала на смотрины молодых девушек. Из-за своей злобы он потерял редкий шанс хорошо на мне заработать.
Здесь Мария опять остановила свой рассказ.
— Наверное, я много лишнего рассказываю? – испугалась она. – Тебе это все не нужно...
— Продолжай! Мне все это нужно!
Мария кивнула, выдохнув. Продолжила после небольшой паузы.
— Через год после моего пленения меня купил богатый торговец померанцами Умут-ага, владелец апельсиновых рощ на юге. У него уже была жена и две наложницы, но счастья семейного он обрести не смог. Женился он из корысти на дочери помощника местного паши, девицы лицом некрасивой и нрава дурного. Она установила в гареме полную тиранию и не допускала наложниц до своего мужа. Но, главное, эта женщина по имени Гюзель была бездетной. Умут страдал дома, не решаясь на крайние меры из-за ее отца. Жена скандалила постоянно, дралась и могла позволить себе не пускать мужа в свою постель.
Мое появление в его доме оказалось для нее неожиданностью. Она набросилась на меня с кулаками, рвала мне волосы и одежды, плевалась и всячески обзывалась. Я пряталась от нее по темным углам, а Умут не мог меня защитить. Напротив, ему достались брань и упреки, его изгнали из жилой половины дома и посоветовали не возвращаться. Признаться, я по-другому представляла себе жизнь в турецком серале.
Оказалось, Умут-ага решился на революцию в своем доме из-за опалы, в которую попал паша, а вместе с ним и его свита. Пашу казнили, а отец Гюзель сидел дома тише воды ниже травы. Мой новый хозяин заявил тестю, что по всем законам магометанским он имеет право вернуть отцу его дочь. Тот согласился, но со своим гаремом Умут должен был решить вопрос сам. Мой будущий муж купил за бесценок несколько рабынь и вместе с ними взял штурмом гарем.
Как ни тяжела была судьба Марии, здесь она не удержалась и прыснула. Я тоже не смог подавить смешок, представив себе этот «штурм Зимнего дворца». Отсмеявшись, Мария ткнула себе за спину, указывая на двух своих спутниц, которых прежде я обозвал мегерами.
— Это – две участницы того захвата, – пояснила она и продолжила. – Воющую и ругающуюся, как портовый бродяга, Гюзель на руках отнесли в дом отца. Отныне я стала владычицей женской половины!
Мария с улыбкой посмотрела на меня, ожидая оценки. Я, без труда и не кривя душой, выразил свое восхищение. Потом еще раз ласково накрыл своей ладонью руку сестры. Она своей руки до конца рассказа уже не убирала.
— Жизнь моя совершенно переменилась. Я стала полноправной хозяйкой, изгнав всех прежних обитательниц. Но мое существование как было постылым, так и осталось. Бурление жизни я могла увидеть лишь через решетчатое окно с помощью специального зеркала. Золотая клетка, политая сиропом… А Умут был совершенно счастлив и осыпал меня дарами. Он был нежен со мной, пылок, как юноша, и лишь одно омрачало наше существование: я никак не могла понести.
Мария здесь не удержалась и посмотрела на сына. Поправила ему шапочку на голове. Такой простой жест – и как много в нем смысла! Она словно до сих пор не могла поверить, что ей все-таки выпало женское счастье.
— Через несколько лет, отчаявшись, мы решили отправиться на Кипр. Нам рассказали, что в монастыре Троодитисса можно получить чадородный пояс. Но нам отказали в обряде, ибо мы были не венчаны. Тогда мы отправились в купальни Афродиты – чудесный грот с чистейшей водой, к которому вела узкая тропа и над которым по скалам прыгали козы. Я искупалась в нем на рассвете, потом мы пересекли остров, чтобы добраться до места, где по преданию из пены морской вышла богиня любви. На черном камне в морской воде я пролежала всю ночь, чтоб снова встретить рассвет. Зачатья снова не случилось, зато я простудилась и чуть не умерла от лихорадки.
Я вспомнил, что в моём старом-новом времени этот обычай до сих по практикуется. Возможно, со столь же печальными последствиями.
— Мне казалось, я уже позабыла лимонные рощи своего детства, ласковые слова на родном языке, которые говорили нам родители, и молитвы, которым они нас учили. Но поездка на Кипр, греческая речь вокруг, привычные сердцу наряды и дома – все это всколыхнуло мою душу. Старая гречанка, что ухаживала за мной, принесла мне тайком образ моей святой и Молитвенник. Пока Умут разъезжал по острову, закупая апельсины и померанцевые листья, которыми лечат от всех болезней, я молилась Богородице о ниспослании мне ребенка. Когда мы вернулись домой, оказалось, что я понесла.
Счастью мужа и так не было предела. А когда повитухи сказали, что я жду мальчика, он просто сошел с ума. Все беременные женщины капризны, я не стала исключением, и он не знал, как мне угодить. Отчаявшись, он решил на мне жениться. Умут отвел меня к кади. Судья записал наше имение, наши имена и время женитьбы, имам совершил обряд бракосочетания. Меня нарекли Мариам.
— Выходит, тебе повезло?
— Я не знала радоваться мне или горевать. Мысли о христианстве, о том, что наш брак неправильный и что ребенок станет мусульманином, разбивали мое сердце. Мои страхи оказались не напрасны. Когда родился мальчик и муж прошептал ему на ухо его имя Ясин, повитухи сделали бритвой на спине и ногах моего сына разрезы, вызвавшие обильное кровотечение. Как он не умер, я не знаю. Операция эта, по их словам, избавляет новорожденного от акрума, болезни, которая у детей случается часто и обыкновенно сводит их в могилу. Когда он встал на ножки и начал ходить, ему стали выворачивать ступни, чтобы он ставил их врозь – так здесь принято.
Но больше всего я боюсь обрезания: время пришло, и его стали готовить к посвящению в ислам. Через месяц его душа окажется навсегда отвергнута от бога и моей святой, мои молитвы к которой подарили ему жизнь. И я уверена, что Ясину суждена недолгая жизнь, если я его не спасу. Бог дает, и Бог забирает, если его обмануть!
Мария посмотрела на сына. Ясин, уже давно переставший поглощать сладости, тоже слушал маму. Заметив любящий взгляд матери, тут же прижался к ней. Мария обняла его за голову, поцеловала в макушку.