Черная гвардия Эридана
Шрифт:
Похоже, барон сообразил, что его визави ничего не понимает, и попробовал другой способ – условные «тире» в его мигании исчезли, сменившись длинными последовательностями «точек». Вскоре Несвицкий понял: фон Корф передает порядковые номера букв в алфавите. Генерал-майор трижды моргнул в ответ – к приему, дескать, готов.
Буквы, как на грех, барон выбирал стоявшие ближе к концу алфавита…
«Х» – насчитал Несвицкий. Новая серия миганий – вроде бы «У». Тьфу, мысленно сплюнул вице-губернатор, стоило так изощряться, чтобы крепким флотским словцом охарактеризовать их положение… Третью серию сигналов он начал
Несвицкий до предела, до боли скосил взгляд, пытаясь хотя бы боковым зрением разглядеть шагавшего. Поначалу не получалось, но потом оказалось, что пришелец сам шагает к ним. Вернее, не к ним, а к раскопу, равнодушно обходя застывших на земле людей.
Лицо подошедшего генерал-майор не увидел, лишь начищенные до блеска высокие сапоги, коротко остриженный затылок, спину, обтянутую темно-синим мундиром.
Мундир был хултианский. Несвицкий, как ни странно, почувствовал облегчение. Хоть какая-то ясность…
На краю раскопа хултианин простоял пару минут. Очевидно, поднимавшиеся снизу миазмы не слишком тревожили его обоняние. Либо он не обращал внимания.
Затем хултианин повернулся вполоборота к лежавшим, и Несвицкий узнал чеканный профиль старого своего знакомца – мнаэрра Гнейи. Да только никакой то был не Гнейи – с виска хултианина сползал на скулу старый, побелевший шрам. Настоящий Гнейи еще месяц назад никаких повреждений на лице не имел. Брат-близнец? Клон? Какая разница…
– Вэйэ ду, – сказал как-бы-Гнейи, бросив взгляд на раскоп.
Встретился взглядом с Несвицким, выдержал долгую паузу и повторил многозначительно:
– Вэйэ ду.
3
Подземная ленинская комната гудела растревоженным ульем. Вернувшаяся с операции группа сразу же уединилась с начальством, подробностей вылазки никто не знал, но слушок полз: не все прошло ровно и гладко, скорее наоборот, – уходили-то двенадцать человек, а вернулись лишь семеро, да еще пленник, связанный, с мешком на голове. А вскоре прозвучал сигнал общего сбора…
Тем самым связанным пленником был Олег Ракитин – бывший курсант, несостоявшийся младший командир. И подпольщик – тоже несостоявшийся.
Что он вновь под землей, Олег понял лишь по пронизывающему холоду – не развязали и не сняли мешок с головы, приволокли и швырнули куда-то в угол, он упал, больно ударившись всем телом о неровную каменную поверхность…
В мешке, закрывавшем голову Олега, предполагалось тащить к месту казни предательницу Антонину-Доньку, и выбран он был с умом: воздух пропускал хорошо, дышать не мешал, но ни лучика света внутрь не проникало и звуки снаружи доносились ослабленные и искаженные. Впрочем, к голосам подпольщиков Олег не прислушивался. Все равно ничего хорошего не услышит…
Перед мысленным взором появлялись сестры, мать, товарищи по школе младкомсостава. А чаще всего – мертвый Позар, с телом, сожженным излучением, но с живым, нетронутым лицом… Позар ничего не говорил, лишь смотрел осуждающе, но Олег и без того понимал: все происходящее – расплата. За то утро, за трибунал, за корявые строчки протокола, за гауссовку в подрагивающих руках… Или все не так? За то – петля на стволе танковой пушки, а все, что сейчас происходит – за то, что не отказался от участия во второй казни, во второй раз пошел в палачи… А казни ходят парами, и палачи становятся жертвами, и не смотри так Позар, не надо, скоро встретимся, если не врали попы и тогда уж поговорим…
Сколько времени он так пролежал, неизвестно. В темноте мешков время останавливается… Но потом Олега поставили на ноги, потащили куда-то, грубо подталкивая в спину.
Стянули мешок с головы – на мгновение он ослеп от тусклого освещения ленинской комнаты. Руки не развязали. Голос Леонеда грохотал в напряженной тишине, Олег не вслушивался, долетали лишь отдельные слова: про предательство, про измену, про чистоту рядов… Да и зачем слушать, все известно заранее, нет тут ни гауптвахт, ни арестантских камер – кайлом по затылку в дальней штольне… И снова, как тогда, на допросе у серого человечка, нарастала режущая боль внутри, все сильнее с каждым мгновением, становилась вовсе уж нестерпимой, Олег боялся одного – сейчас не выдержит и завопит от боли в полный голос, а эти решат, что от страха перед ними…
Обвиняющий голос командира ячейки смолк, Олег и не заметил, поглощенный борьбой с болью, но тут его толкнули в спину прикладом, привлекая внимание, однако он все равно не расслышал терпеливо повторенный серым человечком вопрос:
– Так что же ты скажешь в свое оправдание, бывший комсомолец Ракитин?
Бывший комсомолец ничего не сказал. Бывший комсомолец рухнул на бок, и заорал-таки во весь голос… А потом тугой комок дикой боли взорвался, в самом прямом смысле взорвался, и испепеляющая вспышка поглотила Олега.
Заложенная флотскими контрразведчиками «живая мина» сработала. Действие взрыва в замкнутом помещении оказалось чудовищным – тех, кто уцелел от действия взрывной волны, прикончила посыпавшаяся сверху порода. Сто двадцать девятой боевой ячейки ПАУ не стало.
Эпилог
Способность к движению вернулась к Несвицкому не сразу, постепенно – отдельные группы мышц с разной скоростью отходили от действия парализующего излучения. Спустя примерно час после того, как генерал-майор почувствовал, что может шевелить пальцами, он наконец смог подняться на ноги. Но поднялся, и попытался на ощупь – вокруг царила полнейшая темнота – определить, где же он находится.
Прямоугольный отсек оказался достаточно обширным – сорок семь шагов в длину, тридцать два в ширину, и абсолютно пустым. Гладкий металл стен, гладкий металл пола, а до потолка не дотянуться, даже подпрыгнув… Нигде никаких приборов, никаких органов управления, ничего. Долго гадать не приходится – грузовой отсек хултианского корабля. Отсек, предназначенный для генохранилища, для чего же еще… Но так уж получилось, что оказался в нем лишь одинокий пленник, все остальные участники раскопок так и лежали неподвижно, когда Несвицкого подняли и понесли хултиане… Больше никто их не заинтересовал, и генерал-майор не знал, добили потом «союзники» его товарищей или же так и оставили парализованными, Мог лишь догадываться: если оставили в живых, то наверняка применили какое-нибудь воздействующее на мозг излучение, напрочь стирающее память о последних часах…