Черная королева
Шрифт:
– Чего ты хочешь этим добиться? – отстранилась я от протянутой ко мне руки.
– Чем? – голос Эллоиссента прозвучал странно безжизненно.
– Я давно отпустила прошлое, Эл. И тебя вместе с ним.
– И потому я должен был просто взять и уехать? Не оглядываясь? Зная, что оставляю тебя почти в одиночестве в окружении людей, что хуже волков?
– А в чём проблема? Ты всегда так делал. Что изменилось?
Наши глаза встретились.
И мне представился огромный рояль на пьедестале. Ноты на пюпитре. Узкая прозрачная ваза с одним единственным цветком, высоким и ломким.
Я ощутила запах жасмина, витающего в гостиной. Услышала обрывки умирающей мелодии.
На лице Эллоиссента отражалась боль:
– Ты так и не сумела меня простить? Вижу, любовь ко мне, жившая в твоём сердце превратилась в ненависть.
Свет Трёх Лун, вливающийся в высокие арочные окна стал отдаляться.
Великолепная, всепоглощающая мелодия стихла.
– Эллоиссент?
Его имя всё ещё будоражило сердце, но…
– И любовь, и ненависть слишком сильные чувства. Они забирают так много сил. Я научилась жить, избегая того и другого.
Он стоял слишком близко.
Даже густые сумерки, разгоняемые тусклым светом от пары светильников, не способны оказались скрыть выражения обречённости на его лице.
– Это относится ко всем твоим знакомым, Одиффэ? – яд будто стекал с каждого слова. – Или только меня? Нашего общего старого друга ты, судя по слухам, приняла иначе.
– Ты в чём-то меня упрекаешь, если я правильно тебя понимаю?
В ответ на лёд в моём голосе в глазах Эллоиссента застыла злость.
– Рискну напомнить то, что ты никогда не должен забывать: в чём-либо упрекать меня у тебя нет права. Много лет назад ты сам отказался от него, приняв правильное решение.
Что же касается Миарона – не стану ничего отрицать. Моя ненависть к нему оказалась недолговечней моей любви к тебе.
– И в своих поступках ты не видишь противоречия? – заинтересовался Эллоиссент.
– Нет.
Губы Эллоиссента дёрнулись, словно подавляя желание сказать что-то слишком резкое.
Впрочем, и то, что слетело с них, приятным считать можно вряд ли.
– Разве можно посчитать противоречивым поступок женщины, отдавшейся врагу при первом удобном случае?
– Отдавшейся врагу? – рассмеялась я. – Но, милый, – интонация произношения я позаимствовала как раз у Миарона, – Миарон моим врагом никогда не был. Я сбилась со счёту, сколько раз он вытаскивал мою (дико извиняюсь за речь, недостойную королевы) задницу из колючек.
То, что сам он тот ещё тип, отрицать бессмысленно.
Но ты и сам ведь помнишь какой это восхитительно горячий тип, правда? – с издёвкой протянула я. – Он из тех мерзавцев, с которыми куда приятнее проиграть своё целомудрие, чем последнее сохранить. Да тебе ли мне это рассказывать? Помнится, ты в своё время тоже, не будь дурак, «нет» не спешил говорить?
– Нужно полагать, за годы своего супружества ты успела привыкнуть к любви на троих?
Я с трудом подавила первый импульс отвесить ему пощечину. Но вспомнив, что я королева, а не прачка, лишь усмехнулась ему в лицо и коротко бросила:
– Завидуй молча.
– Как с твоими последними поступками соотносится твоё же решение избегать любви?
Я подняла на Эллоиссента светлые и наивные, как у оленёнка, глаза:
– А при чём здесь любовь? Это же чистая и незамутнённая, как слеза, похоть. К тому же, должна я была как-то отблагодарить Миарона?
– Отблагодарить? За что?
– О! Так ты ничего не знаешь? – с удовольствием ломала комедию я, стараясь за этой игрой спрятаться от нарождающейся холодной злости.
Наслаждалась каждой толикой боли, ревности, гнева, что будили в нём мои слова и поступки.
Это была моя месть. За ту маленькую дурочку, что ухитрилась влюбиться в богатого красавчика Чеаррэ.
За всю ту боль, что он причинял многочисленными изменами, флиртом и, наконец, предательством.
Говорят, сильные не мстят?
Тогда я слабая.
Женщина может и должна позволить себе иногда маленькую слабость. А в моём случае это было почти невинно.
Я могла этого человека убить, но всё, чего я хотела, так это чтобы он умылся тем же полотенчиком, что и я когда-то.
Пусть прочувствует, каково это – стоять перед человеком, который для тебя нужен как воздух и понимать, что ты просто игрушка для него. Или, того хуже, пустое место.
– Как странно, моих любовников ты успел посчитать. А то, что Миарон все эти годы растил твоего сына узнать не удосужился?
– Что?!
– Тот мальчик, что напал на меня у Храма – наш Лейриан.
Казалось, на несколько секунд он окаменел. Превратился в статую.
– Поэтому ты настояла, чтобы Монтерэй вошёл в совет? И поэтому так настаивала на моём поспешном отъезде?
– И была права была, что настаивала, – подхватила я. – Послушай ты меня, мы бы сейчас с тобой тут не говорили.
– А я ничего не имею против разговоров с тобой, Одиффэ. Здесь ты кажешься куда больше похожей на себя, чем в огромном тронном зале Фиара…
Эллоиссент вдруг замер, словно прислушавшись к чему-то.
Последовав его примеру, я тоже ощутила приближение посторонних.
Ещё одна группа наёмников-убийц?
Не говоря ни слова, Эллоиссент коротко кивнул мне, знаком показывая «встань за мной».
Я никогда не лезла на рожон, предпочитая сначала затаиться, дать противнику шанс сделать первый шаг, и уже потом действовать по ситуации.
Дверь рухнула беззвучно. Не издав ни одного скрипа упала вперёд.
В образовавшейся прорехи мелькнуло три фигуры. Все так же – в чёрном, с закрытыми маской лицами.
С руки одного сорвался кинжал.
В таких случаях ещё в университете нас учили падать на колено, пропуская удар над собой, но я стояла за Элом и он не стал уклоняться, позволив кинжалу войти в тело.