Черная магнолия
Шрифт:
— Вы только не волнуйтесь, найдется, — успокоил Нижегородцев.
— Главное, чтобы пес был с ошейником, — вставил реплику Яблонский. — Ошейник — первый признак того, что собака хозяйская, а не дворняжка безродная. А то ведь фурманщики с ними особо церемониться не будут — поволокут крюками на живодерню, и все — поминай как звали. Так, скажите: был у вашего Шарика ошейник или нет?
— Нне-ет!.. — пуще прежнего зарыдала женщина, подняв с земли два куска сыромятной кожи.
— Плохо дело. Я бы сказал — хуже не придумаешь. Сварят теперь мыло с вашего Трезора и «ой» не скажут. Или еще хуже, — вытирая платком потный лоб, давал волю разгулявшейся не к месту фантазии комиссионер, — отдадут фельдшерам — аппендиксы будут на нем учиться резать. Сначала удалят подопытному одну почку, потом — другую. Или лапы по очереди отнимут…
— Аристарх Рюрикович, вы свободны, — сухо проговорил Ардашев. — Если вы нам понадобитесь,
— Ну, как знаете, — хлопнул себя по бедрам Яблонский и стал похож на большую жирную птицу, пытающуюся взлететь. — А то я по доброте душевной дамочке помочь собирался…
— До свидания, — настойчиво повторил присяжный поверенный.
Дождавшись, пока Яблонский удалится, Ардашев присел на лавочку. Дама все еще плакала беззвучно. Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что любуется незнакомкой. «Надо же, красивые женщины всегда привлекательны; даже когда рыдают… Ей, должно быть, нет еще и тридцати».
— Вы, пожалуйста, успокойтесь. Пуделя вашего я найду. И сделаю это прямо сейчас.
Она впервые подняла на него глаза и, удивленно наморщив лоб, спросила:
— А откуда вам известно, что Вилли пудель? Я вам, по-моему, этого не говорила.
— Вы правы. Но я видел, как вчера в полдень вы гуляли с ним на набережной.
— Да, — закивала брюнетка, — это правда.
— Так куда, говорите, он побежал? Туда? — указывая тростью в сторону цветущей белыми гроздьями резеды, поинтересовался Клим Пантелеевич.
— Да.
Раздвинув руками кусты, Ардашев пробрался сквозь небольшие заросли и увидел удивительную картину. Тот самый пудель лежал рядом с маленькой дворняжкой. Судя по всему, их близкое знакомство уже состоялось.
Стараясь не нарушить собачью идиллию, адвокат вернулся к брюнетке.
— Идите сюда, — прошептал он и поманил ее к себе.
Женщина встала и в сопровождении доктора начала осторожно пробираться сквозь ветки.
— А вот и ваш Вилли.
— Вилли! Вилли! Ко мне! — закричала обрадованная дама.
Пудель бросился к хозяйке и тут же оказался в ее руках.
— Вот, собственно, и все, — снимая с костюма прошлогодний репейник, проговорил Ардашев. — Нам пора.
— Я даже не знаю, как благодарить вас, — она хлопала большущими глазами и растерянно улыбалась.
— Всего доброго, — Нижегородцев склонил голову в прощальном поклоне и удалился.
Приятели шли назад молча. Первым заговорил доктор:
— Согласитесь, Клим Пантелеевич, эта дама с собачкой весьма недурна собой. Не находите?
— Глупо было бы это отрицать…
— Было бы удивительно, если бы вы со мной не согласились! Видано ли, чтобы один из самых известных адвокатов, в костюме, шитом на заказ у лучшего московского портного, чуть ли не на четвереньках продирался по кустам в поисках чужого пса!
— А разве есть мужчины, равнодушные к очаровательным особам противоположного пола? — усмехнулся адвокат и, вздохнув, добавил: — Да еще у которых такие бездонные глаза!
Нижегородцев рассмеялся. Ему в ответ с макушки старого тополя что-то беспокойно прокричал грач, за ним затрещал дрозд. А на самом горизонте разлитой ртутью покоилось море. Стоял штиль.
9
Английская партия
Кадберт Борнхил был не просто англичанином, он был джентльменом. Выросший в аристократической семье, Кадберт с ранних пор привык не только к роскоши, но и к порядку. Еще в детстве он никак не мог уразуметь, почему, когда его учили этикету, старшие всегда употребляли французскую фразу noblesse oblige — «положение обязывает», хотя в английском варианте она звучала намного понятней — nobility obliges. Это ведь только невежа думает, что аристократом становятся раз и навсегда. Формально, возможно, это и так, но в реальности поведение настоящего дворянина, будь он граф, виконт или барон, должно оставаться безукоризненным в течение всей жизни. Если, конечно, он не шпион. Шпиону прощается многое: воровство, убийство, шантаж, прелюбодеяние — все что угодно, лишь бы это делалось на благо британской короны. Но наступает момент, когда в душе человека появляется конфликт между воспитанием и действительностью. Это приводит к раздвоению личности. Чем лучше агент, тем он бессовестней, лживей и коварней. Некоторые из них пытаются сравнивать себя с актерами — ничего подобного! Артист играет пьесу, написанную для него другим человеком. Он действует по правилам сценического искусства, и ни одно из них не противоречит библейским заповедям. Другое дело разведчик. Он думает, что сам себе Бог. Но это не так. И позже на Страшном Суде гореть ему в адовом пламени вместе с остальными грешниками. Может, именно поэтому Кадберт и выбрал себе такой необычный псевдоним — Донн. Так у древних кельтов назывался бог смерти. Вместе со своими людьми он добрался до юго-западной
Примерно такие невеселые мысли роились в голове потомственного английского дворянина — графа Кадберта Борнхила, бывшего на сей момент по паспорту русским подданным. Сидя в кресле меблированной комнаты, он докуривал уже третью папиросу подряд и смотрел на расставленную на кофейном столике шахматную партию. «Итак, что мы имеем на сегодняшний день? — мысленно задался вопросом разведчик и передвинул белого слона. — Несомненно, что в Министерстве иностранных дел завелся русский осведомитель, который и сообщил о моей миссии. Именно поэтому из Санкт-Петербурга в Ялту командирован этот капитан. Я видел его — впечатления не производит. Ему водку хлыстать в офицерском собрании, а не на британских подданных охотиться. Ладно, о русском шпионе укажем в шифровке. Пусть Камминг сам ломает голову, кто предатель. Теперь Ардашев. Тянуть больше нельзя. Пора его убирать, — Кадберт поднял черного коня и поставил на место ладьи. — Но эту работу должен выполнить я сам. Желательно покончить с адвокатом еще до Пасхи… Но посмотрим. Тут как ни крути, а Discretion is the best part of valour, или, как говорят русские: «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Агента подключать к этой операции нельзя — не стоит рисковать таким ценным источником. Каких титанических усилий стоило его завербовать! — Он усмехнулся в усы, припоминая детали той операции. — Да, было времечко! Ну да ладно, теперь главное — Распутин. Это бородатое чудище явится не сегодня завтра. Чинар — надо отдать ему должное — собрал устройство всего за два дня. У него явные способности к механике. Какая оригинальная конструкция! И как все просто! Ничего-ничего, доберусь до Лондона — запатентую это изобретение как собственное». Майор переставил черного ферзя к белому королю и объявил шах. Он улыбнулся и понял, что соперник попал в западню. «Мат. Что ж, по-моему, я неплохо разыграл эту комбинацию. Если мне не изменяет память, этот дебют носит название английской партии. Надо же! Какое совпадение! Ну и, наконец, полковник… Зачем он так настойчиво пытается попасть к Царю? Что ему нужно?» — агент Донн затушил папиросу табачной фабрики «Оттоман» и нервно заходил по комнате, пытаясь отыскать разгадку, но подходящий ответ так и не приходил на ум. «Надо за ним понаблюдать», — благоразумно решил он и наконец упокоился.
10
Тайный замысел
Генерал-майор Иван Антонович Думбадзе одновременно совмещал две должности: командующего 2-й бригадой 13-й пехотной дивизии и ялтинского градоначальника.
Назначение на гражданский пост тогдашний полковник получил осенью 1906 года, когда Таврическая губерния, как, впрочем, и вся Россия, была охвачена революционными настроениями. К тому времени на его мундире уже красовались два ордена Святой Анны II и III степени (с мечами и бантом). Командир 16-го стрелкового Императора Александра III полка не раз лично бросался в рукопашные атаки против горцев, грабивших Закавказье. Результатом этого были два серьезных ранения.
С тех пор прошло уже шесть лет. На смену одному губернатору пришел другой, а генерал все так и оставался ялтинским градоначальником. За этот период он фактически превратился в уездного диктатора. Ничто не происходило в городе без его согласия. Он высылал неблагонадежных лиц, запрещал выход «вредных» газетных статей, обязывал редакторов печатать только те материалы, которые считал полезными, сам принимал к разбору гражданские иски и выносил по ним решения по собственному разумению; лично мирил мужей и жен, решившихся на развод, и даже разработал циркуляр «О соблюдении благочиния в купальных местах». В том наставлении «хозяин» указывал, в каком именно виде разрешается появляться на пляже и как надобно себя вести во время купания. Естественно, вся эта унтер-пришибеевщина не могла понравиться либеральной части общества, и «свободолюбивые газеты», находящиеся за пределами Ялтинского уезда, стали кричать о злоупотреблениях «крымского феодала». А обнаглевшие от безнаказанности революционеры напечатали ультиматум: либо полковник подаст в отставку, либо он будет приговорен к смерти. Узнав об этом, градоначальник тотчас же дал интервью «Ялтинскому вестнику», в котором заявил, что он вообще-то и сам собирался уйти на покой и даже заготовил по этому случаю рапорт, но теперь, после прозвучавших в его адрес угроз, он изменил свое решение и остаток дней посвятит службе на благо Царя и Отечества. Такой смелости «боевики-эсеры» ему простить не могли.