Черная невеста
Шрифт:
– Фло?
– Минуту!
Она бросилась к туалетному столику и поставила стакан на него – так резко, что вода едва не выплеснулась. Среди пузырьков и баночек, хрустальных, фарфоровых и из темного аптечного стекла, Флоренс пыталась найти один-единственный серебряный флакон с прочной защелкой и именной гравировкой.
Бенджамин замер, поняв, что произошло. Странная болезнь, спутница Флоренс с самого детства, иногда возвращалась – в минуты волнений, к примеру, или после других недугов. Или когда происходило что-то, способное выбить ее из обычного почти спокойствия –
За одним могли последовать и другие, так что Флоренс держала рядом пилюли. Одну она и проглотила сейчас, запив водой.
Бенджамин с тревогой наблюдал, как Флоренс стоит, прислонившись спиной к стене и прикрыв глаза, и дышит – правильно, размеренно, так, как учил ее врач, прописавший пилюли и выдававший на них рецепт. Раз в полгода рецепт приходилось обновлять; для этого врач приезжал в дом в один из дней, когда леди Кессиди Силбер не ждала никаких гостей.
Это было совсем не то, чем семья могла бы гордиться. Бенджамин, по его собственным словам, не знал, что в глазах отца хуже: поступок Аделины или болезнь, которая сидит в ее дочери. Возможно, Оливер Силбер видел в этом что-то сродни воле провидения, наказание ребенка за грехи его матери, но за услуги врача платил исправно и за пилюли тоже.
Рецепт хранился у Флоренс, лежал в надежном месте, а до ближайшего визита врача оставалось чуть больше полутора месяцев.
Флоренс, в спешке и панике сегодня придумавшая план побега, почему-то забыла включить в уравнение одну переменную – того, кто заплатит за услуги лекаря и за само лекарство, если она сбежит от Оливера Силбера к женщине, живущей в трущобах.
– Ох, дорогая! – Леди Кессиди всплеснула руками. – Я так за тебя рада!
Радость на ее лице была неподдельной, только – Флоренс могла поспорить на золотой, припрятанный под нижним бельем в комоде, – радовалась леди Кессиди не тому, что девица-приемыш, подопечная ее мужа, наконец обрела какую-то определенность в судьбе. Нет, радовалась она совсем иному: теперь-то эта девица из дома исчезнет, ждать остается недолго, до середины осени – а то и меньше.
– Что вы, тетушка! – Флоренс опустила ресницы и осторожно сделала глоток кофе из маленькой фарфоровой чашечки. – Я пока не получила ни одного предложения!
– Ах! – Леди Кессиди прижала руку к груди. – Я уверена, Оливер все быстро уладит.
Флоренс не сомневалась в этом, только вот радоваться не могла.
Была пятница, и в женской гостиной за завтраком пили кофе с булочками, а не травяной чай, как обычно. Леди Кессиди сидела на софе, раскинув юбки, слишком пышные для утреннего платья. Волосы ее, намотанные на папильотки, скрывала шелковая косынка, а под глазами белел толстый слой крема – какой-то очередной «Чудодейственный
Дженни, младшая дочь Силберов, страсть матери разделяла. Баночки, бутылочки, коробочки, от которых пахло аптекой, а также всевозможные хитрые устройства вроде охлаждающих камней для снятия отеков завораживали ее и манили, как сороку – блестящие безделушки.
А вот Матильда, старшая, презрительно кривила нос.
Они были здесь обе: белокурая красавица Дженни, чертами лица пошедшая в мать, а мастью в Силберов, и хмурая, надувшаяся как мышь на крупу Матильда. С книгой, конечно, хотя в обществе считалось, что чтение для девиц – напрасная трата времени и враг красоты.
Должно быть, в случае с Матильдой леди Кессиди просто махнула на все рукой: ее старшая дочь была поразительно некрасива. От Бенджамина Флоренс слышала, что один из самых несдержанных на язык повес сочинил как-то про Матильду стишок, где сравнил ее с большой злобной жабой. Ужасно – Флоренс, случись с ней подобное, никогда не вышла бы из дома и даже из комнаты и вообще умерла бы от рыданий, но Матильда то ли не знала о стихотворении, то ли умело прятала переживания где-то в глубине своей души.
Рот у нее и правда был жабьим – слишком широким и тонким, а глаза очень злыми. Умными и злыми. Матильда понимала, что ей, в отличие от дурочки-сестрицы, не стоит ждать от мира подарков. Это Дженни могла взмахнуть ресницами – и подарки падали к ее ногам, на тарелке оказывалось самое вкусное пирожное, а отец, ворча, подкидывал немного монет на ленты и мороженое. Матильде лент и мороженого тоже хотелось, поэтому она научилась быть тем, кого отцу так не хватало и кем так и не стал Бенджамин. Умным ребенком. Любимой дочерью, на которую можно положиться и таланты которой стоят не меньше, а то и больше, чем красота и нежное очарование другой.
Флоренс знала, что из этих двоих больше опасаться стоит именно Матильду. Дженни, впрочем, тоже умела вонзать острые коготки в чужую плоть и душу.
– Мама, – сказала она серьезно и тряхнула головой так, что серебристо-белые локоны изящно скользнули по плечам. – Почему папа выдает замуж сначала ее?
Пухлые губки Дженни обиженно дернулись, жабий рот Матильды, наоборот, скривился в ехидной усмешке, тут же прикрытой книгой, пока мать ничего не заметила. Флоренс постаралась сохранить спокойствие, такому в пансионе тоже учили, и учили хорошо. Можно сказать, доходчиво.
Дженни стоило бы задать этот вопрос не в присутствии Флоренс, конечно, а еще лучше – когда окажется с матерью наедине. Чтобы не дать сестре повода язвить насчет иных бестолковых девиц, неспособных удержать язык за зубами. Впрочем, Флоренс иногда ловила себя на мысли, что кузина совершает глупости не потому, что сама глупа, нет, Дженнифер Силбер хорошо понимала, что некоторые вещи сойдут ей с рук, если все будут считать ее очаровательной дурочкой. Даже подлость или воровство, главное – не попадаться.