Черная обезьяна
Шрифт:
В итоге едва не проехал свою станцию.
Нырнул в переход, схватил какого-то мелкого пацана за руку:
— Пойдем, хочу тебя спросить.
Тот упирался и попискивал, я тащил.
На свету обнаружил вдруг, что это взрослый человек неместных кровей, глаз не видно, во рту три зуба. Выбросил его ладонь из руки.
Выбежал на свет, шел быстро, невыносимо хотелось дождя.
Почти добежал до Фрязинской набережной — решил пройтись, прежде чем зайти к профессору, подышать, обдумать всё.
Шел и повторял: «Обдумать
Натолкнулся на двух мужчин, не глядя извинился. Пошел дальше, куда-то спешил еще десять метров, потом очнулся. Бережно повернул голову к тем, кого толкнул, они не смотрели на меня: профессор и еще кто-то рядом с ним. Показалось, что этот второй упирается, не хочет идти… И движется странно.
Нагнал их, обежал, встал на пути.
У профессора кривились губы, как будто он гонял во рту туда-сюда нерастворимую таблетку.
— Здравствуйте, — сказал я торжественно.
Профессору я решил руку не подавать, это показалось мне несколько неприличным, а вот его молодому спутнику протянул раскрытую пятерню. Она висела в воздухе, чуть подрагивая тяжелыми пальцами, похожая на кусок теста.
В ответ мне руку не дали.
В растерянности я посмотрел сначала на профессора, тот прекратил катать таблетку, но не ответил мне ни взглядом, ни словом, а потом в лицо его спутника.
Оно было совершенно невменяемым.
Я успел подумать: «…взрослая особь… держит втайне… проводит опыты…»
Профессор чуть дрогнул губами и произнес три фразы, словно выложил три тяжелые монеты:
— Это мой сын. Он сумасшедший. Мы гуляем.
Сидел на кровати, двигал телефон ногой по полу.
К вечеру в квартире духота стояла такая, что подбородок прилипал к груди. Под мышками, в рыжих зарослях, всё время текло. И даже лобок стал сырой, потный и чесался — будто до этого им долго терлись о забор.
Открыл форточку, но сквозняк подтекал еле-еле, как мазут.
Последние дни появилась привычка не закрывать дверь в квартиру…
Прилягу на кровать, потом чувствую беспокойство: встаю, проверяю — не пришло ль оглоедам в голову завернуть язычок замка… Нет, открыто.
В темноте бреду обратно, спотыкаясь и высоко поднимая ногу с залепленным ногтем.
Где-то тут была распахнутая дверь в комнату, ничего не вижу.
Выставил вперед руки, чтоб не удариться лбом о дверь. Медленно шел, совершенно слепой, и тут получил обидный деревянный удар в переносицу — как раз дверью. Я пропустил ее ровно промеж выставленных рук и встретил лицом косяк, стоявший в темной засаде. Выругался, отпихнул дверь, она стукнулась о кресло в прихожей, вернулась и ударила мне по пятке. Дико отдалось в больном пальце.
Минуту стоял, подвывая.
Сел на кровать, поднял руки и некоторое время смотрел на пальцы, как они шевелятся где-то вдалеке. Казалось, что пальцы существуют отдельно от рук.
Неожиданно для самого себя завалился набок и спустя минуту с усилием затащил на кровать ноги. Тело рассыпалось, как будто состояло из разных, совершенно не связанных друг с другом частей.
Накидали вразнобой плечо, колено, печень, локоть, челюсть. Спина и бок угодили во что-то мелкое, сорное.
Щелкнул ночником, лежал зажмурившись. Попривык, стянул простыню, посмотрел, чем питались оглоеды, пока меня не было дома. Ели печенья, ржаной хлеб, вроде бы еще яблоко, но не уверен… еще сухари. Сухари насыпаны такими острыми и обильными крошками, будто их не ели, а просто крошили. Размашисто ладонью смёл всё это на пол, в темноте раздался перебойный шорох — как будто в комнате порывами пошел легкий мучной дождь.
Застелил простыню снова и услышал комара. Жив, иуда. Сначала он скитался у потолка, неприязненно садясь на побелку и вновь взлетая во всё более нарастающем раздражении.
Потом, показалось, смолк — и вдруг возник возле самого уха, буквально возопив: «Спи-и-ишь! Когда мне так херово!»
Я несколько раз взмахнул руками с необычайной яростью.
Чуть отпрянув, он засвиристел снова, делая тошнотворные зигзаги во все стороны, словно раскачиваясь на диких качелях вокруг моего лица.
Хлопнула дверь подъезда, и я минуту лежал, ожидая, что сейчас со скрипом откроется входная дверь и простучат каблуки…
…или нет, услышится переступ босых ступней…
…и я, завидев ее, уже начал говорить что-то, сначала оправдываясь, а потом раздражаясь всё больше, имея на всё готовый ответ, несколько упрямых, непримиримых, железных ответов…
…и вот мы уже орём друг на друга, ненавидяще, глаза в глаза.
…где тот зазор, когда страсть вдруг превращается в непреходящее кислое болотное марево, то и дело окатывающее чувством постыдной гадливости…
…и только дети остаются — и ползаешь в этом болоте по тропкам, оставляемым ими… там, где они светлыми пяточками натопотали…
Очнулся оттого, что исчез комар.
Догадался, что заснул, пока выяснял отношения.
В темноте странно отсвечивал экран телевизора. Заглянув в него, можно было увидеть угол комнаты, стопку книг, ногу, только никак не разобрать — левую или правую.
Задрёмывая, я вдруг вскрывал глаза и в который раз, косясь в экран, поднимал ногу, пытаясь на этот раз запомнить наверняка, какая именно всплывает в экране.
Потом вместо ноги образовалось лицо.
Эта открытая дверь в подъезд сыграла со мной дурную шутку: они вошли сами, никто их не впускал. Когда я их увидел, они уже стояли возле кровати, четверо или пятеро.
На улице к тому времени едва-едва подрассвело, и можно было бы, хоть и с трудом, рассмотреть их.
Но я никак не могу сказать, какими они были…
…проще сказать, какими они не были.
Они не походили на уличную шваль — на них была простая, негрязная, неприметная одежда.