Черная обезьяна
Шрифт:
Я остался стоять, глядя уже на старуху, сурово озиравшую двор.
— Сам ты блядь! — повторила старуха, обращаясь отчего-то не ко мне, а куда-то поверх меня.
Я оглянулся — там стоял профессор и переводил взгляд с окон женского отделения на меня и обратно.
На улицу выбежал перепуганный Рагарин, полы белого халата развевались.
Он остановился напротив нас, быстро дыша и стараясь понять, что здесь произошло, не случилось ли чего страшного, и насколько огорчен профессор, и чем он огорчен…
Восстановив
— Вы у нас лечились.
Платон Анатольевич неожиданно для самого себя издал удивленный носогорловой звук и заглянул мне в лицо.
Мы спускались на лифте. Я чувствовал разброд во всех органах: печень тянуло вниз, сердце, как воздушный шар, подрагивало и не хотело в подземелье, желудок пристыл в нерешительности, позвоночник тяготился скелетом, руки вспотели горячим потом, ноги — холодным.
Милаев смотрел в сторону. Ему нужно было чем-то занять руки, и он скользил пальцами по лифтовой панели с кнопки на кнопку, будто раздумывая, где остановиться.
Вид, впрочем, у него был такой, словно он собирался как-то развеселить меня.
Мы созвонились с ним час назад, я поинтересовался, есть ли какие-то новости, он задумался на секунду и потом ответил, что есть.
— Какие? — спросил я.
Он подумал еще немного, словно чуть-чуть сомневаясь, и предложил:
— Приезжайте, покажу.
На постах меня уже должны были признавать в лицо, но проверяли документы, как и прежде. Отчего-то теперь никто не обращал внимания на заклеенную скотчем первую страницу паспорта.
Я раздумывал об этом, выходя из лифта.
Наверное, всё объясняется тем, что меня всегда сопровождал Милаев.
— Вы перевели их на другой этаж? — поинтересовался я, когда прошел за Милаевым к совсем другим дверям.
— Нет, — ответил он. — Тут новая… экспозиция. Мультики… для любопытствующих, — и улыбнулся.
Минут семь мы двигались длинным коридором, в конце его обнаружился еще один лифт.
На нем мы поднялись, через вполне обычный холл вышли на улицу, миновали дворик и, судя по всему, через запасной выход попали в другое здание.
По пути встретилось несколько людей в белых халатах, Милаев с ними здоровался, было заметно, что его тут знают.
Наконец, мы пришли.
Это была огромная, коек, думаю, на пятьдесят, застекленная с одной стороны палата.
Понять, кто эти дети, было нетрудно.
Невменяемые дети обоих полов.
Назначение собственно коек в палате казалось бессмысленным — одни из них были разворошены, одеяла и простыни валялись непонятно где, другие, напротив, заправлены с такой тщательностью, что было ясно: на них никто не спит.
Зато многие невменяемые лежали на полу, под кроватями, у стен и прямо посреди проходов.
— Зачем всё это? — спросил я минут через несколько.
— Если не имеет смысла помещать их в социум, почему бы не дать им возможность выстроить социум собственный? — ответил Милаев.
Двое подростков перетягивали друг у друга простыню. У одного были короткие и очень белые руки, у второго, напротив, неестественно длинные и в разноцветных болячках.
Глаза их смотрели куда-то вкривь и врозь по сторонам, отчего создавалось впечатление, что простыня их интересует менее всего.
Лысый мальчик задумчиво рисовал пальцем на стекле. Он словно вспоминал буквы языка, который знал раньше и никак не мог вспомнить. Поначалу мне показалось, что он рисует указательным, сжав остальные пальцы в кулак, но, присмотревшись, я понял, что других пальцев у него нет.
Несколько детей пытались играть, стоя в кругу, но смысл игры не раскрылся мне. Может быть, они танцевали?
— Этот хаос — кажущийся, — сказал Милаев. — Если долго наблюдать, то обнаруживаются свои законы поведения, свои иерархии.
Мальчик с лицом, показавшимся мне нормальным, ходил меж кроватей и пальцем тыкал во всех встречающихся.
— Здесь есть свои вожаки, — пояснил Милаев. — Отчасти их поведение схоже с поведением вожаков крысиной стаи. Мы дали им имена. Вот, с маленьким лбом… Можно сказать, вообще без лба. Видите? Это Сэл. И этот, миловидный… Да, у которого не закрывается рот — такое ощущение, что он всегда улыбается. Он Гер. Они… им все подчиняются. Сэл и Гер, вот.
Почти никто не плакал; впрочем, ничего не было слышно. Но по мимике казалось, хаотично перемещающиеся дети либо разговаривают, либо поют.
— Откуда вы их набрали? — спросил я.
— Это не проблема. Как я понимаю, через Платона Анатольевича несколько психбольниц переводят своих малолетних пациентов сюда…
Ближе всего к нам находились два головастых существа, мальчик и девочка. Он сидел на корточках, она стояла перед ним в приспущенных до колен кальсонах. Он смотрел на ее обнаженные половые органы.
— Хотите, включу звук? — спросил Милаев.
— Ну, включите, — я пожал плечами. Мне казалось, что там не может быть ничего интересного.
В одну секунду помещение, где мы находились, наполнилось воем и криками.
Обитатели этого аквариума непрестанно вопили.
Мальчик, который рисовал на стекле и стирал, ныл. Игравшие в непонятную игру орали в голос друг на друга. Мычал сидевший на корточках и смотревший в лобок. Какое-то слово выкрикивал то ли Сэл, то ли Гер, как будто каркал. «Раг! — произносил он резко, несколько раз в минуту. — Раг!.. рраг!»