Черная вдова. Ученица Аль Капоне

Крамер Марина

Поэтому через несколько месяцев, держа в руках карту поступившего пациента со знакомой фамилией, она не поверила, отказывалась поверить в то, что это происходит с ней… Это не он, это просто совпадение, думала она, глядя на красную наклейку в углу – реанимация.

– Что с вами, Марина Викторовна? – спросил Гринев, видя, как заливается бледностью ее красивое, надменное лицо.

– Нет… ничего… – пробормотала Коваль, все еще пытаясь сохранить спокойствие. – Кто принимал больного в реанимацию?

– Арбузов.

Она выскочила из

ординаторской и побежала в перевязочную. Сестра Аня чуть в обморок не упала, когда заведующая ворвалась в ее стерильные владения без маски и колпака, заорав с порога:

– Виталий Сергеевич, что с больным в реанимации?!

Арбузов от неожиданности уронил на пол зажим:

– Что случилось?

– Я задала вопрос! – заорала Коваль еще громче, уже не в состоянии контролировать себя.

Арбузов, схватив ее за локоть, бесцеремонно выволок из перевязочной.

– Что вы позволяете себе, Марина Викторовна? – раздраженно спросил он. – Я работаю, а вы врываетесь и орете на меня, как будто я проштрафившийся пацан!

Марина смутилась – доктор был абсолютно прав, он перешла все границы, но иначе сейчас просто не могла.

– Извините. Но мне срочно нужна информация об этом больном. Уделите мне пять минут и можете продолжать.

Она взяла его под руку и повела к себе в кабинет. Там, нервно выдернув из пачки сигарету, закурила и уставилась на сердитого Арбузова.

– Ну?

– Что – ну? – пожал тот плечами. – Там дело швах. У него три пулевых в грудь. Да и проникающее ранение черепа… Самое странное, что он в сознании все время. Сильный мужик.

– А прогноз? – задохнулась Коваль, роняя сигарету на пол и даже не замечая этого.

– Ну, вы же врач, Марина Викторовна, какой прогноз? Пойдете перевязывать, сами все поймете.

– Спасибо, можете идти.

Когда за Арбузовым закрылась дверь, Марина закусила собственные пальцы, чтобы не взвыть во весь голос от ужаса и боли, которые сжали сердце тисками. Шагая вместе с Аней в реанимацию, она изо всех сил пыталась «держать лицо», чтобы сестричка не догадалась, как ей плохо и страшно.

В палате, где лежал Федор, было прохладно и тихо, только аппараты подавали сигналы, да попискивал кардиомонитор. Волошин лежал весь в бинтах, повязка на голове уже пропиталась кровью. Коваль постояла минуту, собираясь с силами, потом кивнула Ане, та подала ножницы. К Марине вернулось самообладание – перед ней был больной, которому она обязана помочь, хотя и видит уже, что только продлевает мучения, прикасаясь к ранам. Закончив, она велела Ане идти в отделение, и девушка удивилась:

– А вы?

– Я сейчас. Идите, Аня.

Марина осталась одна со своим любимым, смотрела и понимала, что все напрасно, ничем она уже не сможет помочь… Ее охватило такое отчаяние, такая тоска… Она прижалась лицом к его руке и лежала так, не шевелясь. Федор почувствовал ее, открыл глаза и чуть пошевелил рукой. Марина вздрогнула и подняла голову – на нее уставились широко распахнутые

серые глаза, в которых уже не было жизни… Федор смотрел на нее, словно хотел получше запомнить перед неизбежным расставанием. Маринино сердце разрывалось от горя – от нее уходил любимый человек, уходил к другой женщине, имя которой – Смерть… И она, Коваль, не в силах помешать ей отнять его. В этот миг Марина возненавидела свою профессию.

Федор вдруг поднял руку и коснулся ее щеки:

– Не плачь…

Она не выдержала, зарыдала в голос, понимая, что никогда уже ничего не повторится – ни прогулки по лесу, ни безумные ночи, полные страсти и нежности…

– Не плачь, – повторил он.

Это были его последние слова. Через двадцать минут он умер, так и не сведя с Коваль холодных серых глаз… Она уже и не плакала даже, просто тихо лежала на перебинтованной груди, сплетя свои пальцы с его. Вошедший заведующий реанимацией удивленно посмотрел на нее – Коваль, железная, несгибаемая Коваль лежала на остывающем уже теле расстрелянного ночью кем-то спецназовца Волошина бледная, зареванная и почти слепая от горя.

– Уйди, Коля, – тихо попросила она, не поднимая головы. – Будь человеком, дай мне побыть с ним эти два часа…

Колька все понял и вышел, прикрыв дверь.

Через два часа за ней пришел Гринев – вся больница уже знала, что в реанимации умер любовник Марины Коваль.

– Идемте, Марина Викторовна, прошу вас, – попытался поднять ее Гринев, но она помотала головой.

– Нет, я с ним… Там холодно и темно, я не хочу, чтобы он был один…

Гринев в шоке уставился на свою заведующую:

– Марина Викторовна…

– Веди ее отсюда, Гринев, – взмолился Колька. – И уколите ее там чем-нибудь, а то она рехнется совсем. Иди, Коваль, слышишь меня? – обратился он к Марине, осторожно погладив по плечу, обтянутому белым халатом. – Иди, поплачь, тебе легче станет…

– Коля, мне уже никогда не будет легче, как ты не поймешь? – с ненавистью на весь мир ответила Марина. – Меня нет, Коля, нет меня.

– Гринев, забери ее, хватит!

И она дала увести себя в свой кабинет, где, упав в кресло, закурила, уставившись в одну точку.

Через полчаса пачка сигарет опустела, в горле саднило от табака, глаза слезились от дыма, а Марина все сидела в той же позе. В кабинет тихонько вошла Ольга Борисовна:

– Марина Викторовна, езжайте домой, Оскар приехал за вами. Идемте, я провожу.

Она безропотно позволила одеть себя, натянуть сапоги, вывести на стоянку, где стояли зеленый «Рэндж Ровер» и «шестисотый». Из «мерина» вышел Мастиф, молча обнял ее, потом кивнул застывшему рядом Черепу:

– С ней поедешь, побудешь пока возле нее. Смотри, чтобы не наделала чего, башку сверну. Глаз не спускай, не оставляй ни на секунду. Да, аптечку проверь, все снотворные, успокоительные – убрать, лезвия, ножи, что там еще есть у нее. Понял? И не вздумай хоть пальцем коснуться, а то шкуру живьем сдеру!